Всеобщая история искусств. Искусство эпохи Возрождения и Нового времени. Том 2

В конце XII века, когда в Европе заговорили о том, что человек может «приблизиться к богу», минуя церковь и духовенство, движение это нашло себе отражение и в Италии, в частности в Умбрии. Его провозвестником был Франциск Ассизский. Он призывал к отречению от богатства, к жизни, полной лишений; его называли «бедняком» (poverello). В своем гимне он прославляет творца со всей его тварью, солнце, луну, звезды, ветер. Он говорит о мире с большим, страстным чувством, но в отличие от северных проповедников и, в частности, от Экхарта предметы у него всегда ясно очерчены, наглядно обрисованы. Он называет поименно людей, зверей и птиц, с которыми ведет беседу. Он ввел обычай устраивать в храмах на рождестве ясли с фигурой спеленутого младенца, чтобы придать больше наглядности словам евангельского предания. Перед смертью он каялся в пренебрежении к своей плоти, видя в умерщвлении ее тяжкий грех. Церковь неодобрительно отнеслась к деятельности Франциска. Но влияние его было настолько значительно, что пришлось еретика простить и даже причислить его к лику святых. Личность и проповедь св. Франциска знаменуют пробуждение нового взгляда на мир, который еще укладывался в рамки средневековых традиций, но послужил почвой для возникновения новой художественной культуры.

В возникновении этой новой культуры Флоренция сыграла особую роль. Здесь, как нигде, напряженно протекало сложение нового жизненного порядка. Основой хозяйственного преуспевания города было развитие его торговли и производства шерсти, выдвинувших его на видное место не только в Италии, но и во всей Европе. Во Флоренции быстро стало происходить сосредоточение капиталов в одних руках, развитие банкового дела, расслоение общества. Здесь рано возникли трения между крупной и мелкой буржуазией. Рассказы о классовых боях и о борьбе партий наполняют хроники города. Порой эта борьба принимала самые обостренные формы.

Уже в конце XIII века победа коммунального порядка была закреплена. «Установлениями Справедливости». Ряд итальянских городов смог на долгое время избавиться от вмешательства князей и государей в их внутренние дела. Это позволило им опередить в своем общественном и культурном развитии многие города Северной Европы. В этих итальянских городах ХП1—XIV веков вопросы переустройства общества стали предметом всеобщего внимания. Человек начинал осознавать всю ответственность своего жизненного призвания и стал искать выражения своего самосознания в художественном творчестве.

В самый разгар этой борьбы во Флоренции возникает литературное направление— так называемый «сладостный новый стиль». Его крупнейшим представителем был Данте. В «Новой жизни» он прославляет даму своего сердца, юную и безвременно умершую Беатриче. В своих порой несколько жеманных стихах он говорит о ней почтительно, как о мадонне, восхваляет ее, молится ей. Смутное влечение к прекрасному, знакомое многим поэтам XIII века, сменяется у Данте чувством полноты бытия, ясным самосознанием; его душевное волнение выражено в чеканной форме, и это вносит в его поэзию успокоение и завершенность.

Голос Данте крепнет и мужает, когда он принимается за описание воображаемого путешествия в загробный мир, поэму, названную впоследствии «Божественной комедией». Это самое замечательное поэтическое произведение всей итальянской литературы. Своим жгучим воображением поэт охватывает и мир земной и мир потусторонний, в который еще верили его современники, все философские учения и нравственные представления своего времени. Поэму Данте издавна уподобляли величаво стройному по замыслу готическому собору. Но в отличие от соборов комедия создана одним человеком, на ней лежит отпечаток личности поэта, в нее вплетены нити лирических переживаний; весь ее воображаемый мир увиден глазами флорентинца, изгнанника из Флоренции, который не забывает земных привязанностей и даже среди адского пламени гневается на врагов. Люди в поэме Данте, и в частности герои ада, очерчены несколькими чертами, но это цельные характеры, люди, в которых их судьба, личные качества, внешность, убеждения сливаются воедино, люди, каких не знала и античная литература. К их числу принадлежит образ флорентийского дворянина Фарината деи Уберти:

Я к моему вождю прильнул тесней,
и он мне: «Что ты смотришь так несмело?
Взгляни, ты видишь: Фарината встал.
Вот все от чресл и выше видно тело».
Уже я взгляд в лицо ему вперял,
а он, чело и грудь вздымая властно,
казалось, ад с презреньем озирал.

Грешники и праведники, друзья и враги Данте, мудрецы древности и современники поэта встают из фантастического видения, точно высеченные из, камня. Этой способностью обрисовать все воображаемое выпукло и наглядно великий итальянский поэт предвосхищает великих итальянских мастеров скульптуры и живописи.