Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Очевидец сообщает, что после расправы над Челядниным-Федоровым Грозный сжег все принадлежавшие тому вотчины: «Иван сильно возбуждался, когда видел, как, метаясь за растревоженными курями, женщины падали в пыль, шевеля грудями и подрагивая чреслами».

К шутовским переодеваниям царь прибегал и во время дипломатических приемов. Однажды, возжелав поиздеваться над литовскими послами, Иван заставил своего шута надеть литовскую шапку и велел по-литовски преклонить колено. Мало того, он преклонил колено сам и воскликнул: «Гойда, гойда!» В другой раз перед гонцами крымского хана он обрядился в грубую сермягу, бусырь и баранью шубу навыворот. Обращаясь к крымцам, он заговорил самым уничижительным тоном. Выворачивание наизнанку одежды, а также сермяга, береста и солома – это, по словам Д.С. Лихачева, «антиматериалы, излюбленные ряжеными и скоморохами. Все это знаменовало собой изнаночный мир, в котором жил древнерусский смех». Любопытно, что впоследствии, после поражения под Нарвой в 1702 году, в подобную бутафорскую одежду облачится Петр Великий. Вот такая культурная преемственность!

Затеянная Грозным опричнина имела ярко выраженный игровой, скомороший характер. Ее введение происходило через карнавализацию, высмеивание существующего порядка. Царь, желая укрепить свою самодержавную власть, разделил единый народ на две половины, отделив опричников от ненавидимых им земских, сделав как бы двоеверным, – одних приближая, а других отстраняя… Как волков от овец, отделил он любезных ему [опричников. – Л.Б.] от ненавидимых им [земских. – Л.Б.]». Иван заявил о своем решении оставить трон, демонстративно покинул Кремль и обосновался в подмосковной Александровской слободе. Когда же духовенство и знать стали молить царя о возвращении в Москву, на престол, он истребовал право по собственному разумению нещадно казнить непокорных бояр. Тогда-то и был образован специальный опричный корпус. Это было замкнутое общество с полицейско-охранительными функциями. Вот как описывает слободу историк: «В этой берлоге царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных опричников, которые составили братию, сам принял звание игумена, а князя Афанасия Вяземского обрек в сан келаря; покрыл этих штатных разбойников монашескими скуфейками, черными рясами, сочинил для них общежительный устав, сам с царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки. После обедни за трапезой, когда вся веселая братия объедалась и опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте воздержания, потом одиноко обедал сам, после обеда велел говорить о законе, дремал или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных».

Опричнина, как это видно даже из самого названия («опричный» – особый, отдельный, сторонний), – это изнаночное, перевертышное царство с монашескими одеждами опричников как антиодеждами, с пьянством как антипостом, со смеховым богослужением, со смеховыми разглагольствованиями о посте во время трапез-оргий, со смеховыми разговорами о законе и законности во время пыток. К тому же всю эту шатию-братию развлекали скоморохи – они смешили царя до и после убийств.

Опричники одевались в грубые нищенские тулупы из овечьей шерсти, но нижнюю одежду надлежало иметь из золотого сукна на собольем или куньем меху. Они опирались на черные монашеские посохи с острыми наконечниками, носили за поясом длинные, в локоть, ножи. Приторочив к седлу собачью голову и метлу, опричники, гарцуя, выезжали на вороных конях. Собачья голова означала, что опричники грызут царских врагов, метла же – что они выметают измену из государства.

Пытки и казни особенно воодушевляли Грозного. «Редко пропускает он день, – рассказывал очевидец, – чтобы не пойти в застенок, в котором постоянно находятся много сот людей; их заставляет он в своем присутствии пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины, вид чего вызывает в нем, согласно его природе, особенную радость и веселость». Даже когда кровь жертвы брызжет в лицо, царь радуется и кричит: «Гойда, гойда!» Ему громко вторят угодливые опричники. Но если тиран замечал, что кто-нибудь молчит, то, считая его соучастником, он прежде спрашивал, почему тот печален, а затем велел разрубить его на куски.

После каждой экзекуции Иван бежит исповедоваться, иногда кается публично, называя себя «смрадным псом», «убийцею», «проклятым». Но такие слова раскаяния были пострашнее любой угрозы. Чем сильнее уничижал себя тиран, тем сильнее предавался потом насилию и разгулу.