Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Петр безгранично доверял своему «дядьке» и, сделав его одним из следователей, принудил вести жестокий розыск по стрелецкому бунту 1698 года. В угоду царю в прошлом тихий и робкий Никита, пытая и допрашивая с пристрастием врагов трона, рьяно «кнутобойничал» в Преображенском застенке. Выполнял он и отдельные дипломатические поручения: в 1699 году, к примеру, вел переговоры с посланниками австрийского императора.

Карьера его вполне задалась. С 1699 года он – думный дворянин и печатник, с 1701-го – генерал-президент Ближней канцелярии. В 1702–1703 годах при закладке Северной Пальмиры наблюдал за укреплением Шлиссельбурга и возведением одного из бастионов (получившего название «бастион Зотова»). К послужному списку Никиты надо прибавить, что он входил в состав «кумпанств», совместными усилиями строивших военные и торговые корабли для России. Постепенно он становится состоятельным человеком: по реестрам Генерального двора, он имел 446 крестьянских дворов в Вяземском, Коломенском и Ружском уездах. Ему принадлежало и богатое подворье у Боровицких ворот Кремля, а также другие дорогие усадьбы в Москве.

Казалось, исполнительный Зотов потрафлял царю во всем, даже в мелочах. Тем большего внимания заслуживает сцена, в которой наш герой, зная импульсивность и крутой нрав Петра, не убоялся венценосца. Однажды, за обедом, царь весьма осердился на воеводу А.С. Шеина за то, что тот производил офицеров в полковники не по заслугам, а за деньги. «В справедливом негодовании, – рассказывает очевидец, – царь подошел… к князю Ромодановскому и думному дьяку Никите Моисеевичу; заметив, однако, что они оправдывают воеводу, до того разгорячился, что, махая обнаженным мечом во все стороны, привел тут всех пирующих в ужас… Никита Моисеевич, желая отвратить от себя удар царского меча, поранил себе руку». Впрочем, царь любил своего бывшего наставника, и подобные случаи были редки.

С начала 1690-х годов ведет свой отсчет организованный по воле Петра Всешутейший и Всепьянейший Собор, дикие оргии которого нужны были царю, чтобы преодолеть свою неуверенность и страх, снять стресс, выплеснуть необузданную разрушительную энергию. Историки рассматривают этот культурный, точнее антикультурный, феномен как способ порвать со стариной, а также дискредитировать церковные традиции вообще и патриаршество в частности. Оказалось, что распрощаться с этим легче, хохоча и кривляясь.

В этой шутовской иерархии Зотов получил звание «шутейшего князя-папы» и титул «архиепископа Прешбургского, всея Яузы и всего Кокуя патриарха» (Прешбург – потешная крепость на Яузе, где проходили учения петровских полков; Кокуй – название Немецкой слободы в Москве). Произошло это на святочном празднестве в селе Преображенском, где этот разгульный потешный «священнослужитель» предстал во всей своей бесстыдной красе: митра его была украшена нагим Вакхом, посох – нагими же Венерой и Амуром, возбуждавшими страстные желания. За ним следовала толпа вакханок и селадонов с кружками и флягами, наполненными пивом и водкой. На мотивы церковных гимнов они пели ернические и похабные песни, а шутовской патриарх кадил в помещениях табачным дымом.

Согласно версии французского эмиссара при русском дворе Ф. Вильбоа, «пьяница» Зотов, домогавшийся высокой должности, якобы сам напросился на эту шутовскую роль. «Ты будешь назначать кардиналов, которые будут князьями, – подбадривал царь честолюбивого Никиту, – обязанными восхищаться всем, что ты скажешь, и подчиняться этому… К этому я добавляю пансион в две тысячи рублей и за первые шесть месяцев заплачу тебе вперед, утверждая тебя в твоей новой должности».

На самом же деле Никита Моисеевич отнюдь не страдал приверженностью к зеленому змию, а, наоборот, слыл трезвенником и постником. И, как это ни парадоксально, именно это и определило его назначение в пьяные патриархи. Ведь Собор, как и другие петровские кощунства, был одушевлен законами мировой карнавальной культуры, согласно которым действительность воссоздавалась здесь в перевернутом, «опрокинутом» виде. Все выворачивалось наизнанку: и надетые тулупы вывертывались вверх мехом, и человек представал здесь в совершенно не свойственном ему положении. Так, четверо заик выполняли на всешутейших сборищах обязанности церемониймейстеров; толстяки, задыхавшиеся от ходьбы, – роль скороходов.

Отлынивать от участия в Соборе было столь же опасно, как от государевой службы. Известен такой случай: отличавшийся беспримерным косноязычием недоросль Иван Карамышев был назначен «быть в чтецах». Измучившись непосильными обязанностями, тот сбежал домой, известив патрона, что занемог «животною и ножною болезнью». Петр, однако, вытребовал его назад, настаивая на продолжении шутовского служения. Недорослю пришлось подчиниться: ведь за неповиновение царю любой мог быть выслан в Сибирь или даже казнен!