Всевидящее око

– В одном я точно уверен, кадет По. Вы должны вести себя гораздо осмотрительнее и следить за своими словами и поступками. Вы согласны?

Он едва заметно кивнул.

– Пока что я в состоянии отвести от вас подозрения капитана Хичкока и остальных. Но учтите: если вы еще раз мне солжете, я немедленно разорву с вами все отношения. Тогда пеняйте на себя. Я и пальцем не пошевельну, чтобы вас защитить. Это вам понятно?

Он снова кивнул.

– Обычно в таких случаях клянутся на Библии. Но у меня ее нет, так что обойдемся без Библии. Повторяйте за мной… Я, Эдгар Аллан По…

– Я, Эдгар Аллан По…

– Торжественно клянусь отныне говорить только правду…

– Торжественно клянусь отныне говорить только правду…

– И да поможет мне Лэндор.

– И да поможет мне… – Его вдруг стал разбирать смех. – И да поможет мне Лэндор.

– Этого достаточно. Теперь можете идти.

По встал, сделал шаг к двери и вдруг вернулся назад. Лицо его стало красным, а на губах появилась смущенная улыбка.

– Если вы не против, мистер Лэндор, можно я немного посижу у вас?

Наши глаза встретились, затем По быстро отвернулся к окну и забормотал. Казалось, он говорит не со мной, а с холодным стеклом.

– Вообще-то у меня нет причин оставаться у вас. Никаких новых сведений. Мне просто… ваше общество я предпочту любому другому… за исключением ее общества. А в отсутствие ее… лучше всего было…

Он встряхнул головой.

– Почему-то слова не желают мне сегодня повиноваться.

У меня сегодня тоже не ладилось со словами. И смотрел я куда угодно, только не на него.

– Если хотите, оставайтесь, – наконец рассеянно произнес я. – Мне здесь тоже не хватает компании.

Я вытащил из-под кровати свой «заветный саквояж».

– Может, желаете немного монангахилы?[133]

В глазах По вспыхнул огонек надежды (в моих, вероятно, – тоже). Нам обоим требовалось притупить боль душевных ран.

Даже не знаю, читатель, как это произошло, но испарения виски сблизили нас. Теперь мы с По выпивали каждый раз, когда он приходил. В первую неделю он не пропустил ни одного вечера. Призрачной тенью выскальзывал он из Южной казармы и крался через Равнину к гостинице. Наверное, из соображений безопасности По менял свой маршрут, однако наш ритуал оставался неизменным. Мой юный приятель тихо стучался в дверь, затем с величайшей осторожностью открывал ее. На столе его уже ждала порция монангахилы. Мы усаживались где придется и, потягивая виски крошечными глотками, погружались в беседу.

Мы говорили часами. О чем угодно… кроме расследования. Эта ноша тяготила нас обоих; временно сбрасывая ее, мы были вольны двигаться в любом направлении и спорить о чем угодно. Например, имел ли Эндрю Джексон моральное право перезарядить свой револьвер во время его давнишней дуэли с Дикинсоном[134]. По считал, что не имел; я оправдывал Джексона. Припоминаю наш спор об одном из адъютантов Наполеона; тот покончил с собой, поскольку император долгое время не повышал его в звании. По считал это самоубийство благородным жестом уязвленной гордости и оправдывал его. Мне же поступок наполеоновского адъютанта виделся совершенно дурацким. Или вдруг мы принимались спорить, какой цвет в одежде более подходит для брюнеток. Я говорил, что красный, мой юный друг называл баклажановый (он почему-то не называл этот цвет темно-фиолетовым). Мы спорили о том, кто из индейцев свирепее – ирокезы или навахо; где лучше раскрывается актерский талант миссис Дрейк – в комедии или трагедии, и богаче ли фортепиано по звучанию в сравнении с клавикордами.

В какой-то из вечеров наш разговор коснулся души. Я (вначале в шутку) сказал, что у меня нет души. Я даже не собирался спорить, однако как-то незаметно стал защищать свою позицию. По не желал сдаваться. Он упорно держался противоположного мнения. Моя точка зрения сводилась к тому, что человек – всего-навсего сгусток атомов. Подобно солдатам, они ведут постоянные бои: наступают, отступают, перестраивают свои ряды. Смерть кладет конец их войнам. А душа? Красивая сказка для поэтов и религиозно настроенных людей.

По тут же привел мне ряд метафизических контрдоводов, но все они никак на меня не подействовали. Наконец, отчаянно размахивая руками, он воскликнул:

– Говорю вам: она существует! Ваша душа, ваша анима… она существует. Немного заржавевшая, как все, чем давно не пользуются, но… Я вижу ее, мистер Лэндор. Я ее чувствую.

Эту тираду По закончил предостережением, сказав, что однажды я столкнусь с собственной душой лицом к лицу и пойму свою ошибку, но будет слишком поздно.

Он бы еще долго говорил о душе, если б не монангахильское виски. Наши языки постоянно ощущали прохладный огонь этого удивительного напитка. Мне расхотелось спорить, а По ударился в рассуждения о Красоте и Истине, соорудив умопомрачительный гибрид из «Этюдов о природе» Сен-Пьера[135] и собственных мыслей. При воспоминании об этом устном трактате у мена сдавливает голову, но тогда я слушал его как занимательную сказку.