Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси

   — Борис так много подсказал по игрушке! Всё-таки он такой талантливый, такое у него замечательное чутьё!

Всеволод молчал.

   — Он говорит, что если я завершу медведя с зеркалом, то фигурки будут покупать состоятельные люди и большие деньги давать. А я знаю, в столице есть много настоящих ценителей народных изделий!

Всеволод упрямо смотрел куда-то вдаль.

   — А ты чего такой хмурый? Может, отец обидел? Не обращай внимания, он иногда сгоряча наговорит, а потом тут же забывает. У него зла не бывает.

   — Отец аут ни при чём, — наконец разлепил губы Всеволод.

   — Тогда кто же? Я, что ли?

Он недовольно отвернулся.

Она некоторое время пристально вглядывалась в его лицо, наконец её осенило:

   — А, ты приревновал меня к Борису! Так, что ли?

У Всеволода обиженно дёрнулась голова.

   — Дурачок, да разве можно так? Мы с ним рядом росли, стали как родные. Я часто в его дом забегаю, и он к нам заходит, когда захочет. Мне и в голову не могло прийти, что у тебя в голове зародятся такие мысли!

   — А вот зародились! — непримиримо ответил он. Он уже сам чувствовал, что неправ, что зря приревновал Виринею, но какой-то бес внутри не давал успокоиться и покаяться, и он стоял на своём.

Виринея отстранилась от него, глаза её потемнели, она произнесла срывающимся голосом:

   — Не сметь меня ревновать. Я тебя никогда не обманывала. Я не имею привычки лгать. Не только тебе, но никому другому. Так что не оскорбляй меня подозрением, я такого не выношу!

И отвернулась, готовая уйти.

Тогда он понял, что где-то перелишил. Стал извиняться:

   — Прости меня, Виринея, я по-глупому веду себя. Но я, видно, по-настоящему люблю тебя, и мне было больно видеть, как ты всё внимание уделяешь не мне, а Борису...

   — Но у нас чисто творческие отношения! Ведь мы говорили только об игрушках, неужели ты не слышал?

   — Может, и слышал, но вы уединились, шептались о чём-то. И за столом тоже только с ним разговаривала, как будто меня не было рядом...

   — Ну, это ты привираешь, будто мы уединялись! — уже весело проговорила она. — Мы просто отошли в сторонку, чтобы не надоедать тебе разговорами. И за столом я к тебе тоже обращалась, ты забыл, видно...

Наконец помирились.

Когда стемнело, молодёжь пошла к морю. Виринея взяла Всеволода под руку, прижалась к нему, и так брели они, чуть в отдалении ото всех.

   — Знаешь, Даниил, — говорила она мечтательным голосом, — я бы так шла и шла рядом с тобой, не останавливаясь, чтобы забраться далеко-далеко и остаться совсем одним. Построить на берегу моря или реки какую-нибудь лачугу и жить в окружении природы, ни от кого не завися и никому не подчиняясь...

Всеволод ей поддакивал, потому что и ему хотелось вырваться из этого запутанного положения, из которого он пока не знал выхода, и разом покончить с двусмысленностью, которую сам по нечаянности создал...

Компания остановилась на берегу. В молчаливое море опрокинулось звёздное небо, из-под обрыва доносился шелест прибоя. Ребята быстро наносили хворост, разожгли костёр. Зазвучали цитры, полились песни. Удивительная вещь — костёр, горит себе, разрывая темноту прохладной ночи, взмывает языками, брызжет мириадами искр в самое небо, и на душе становится веселее, и хочется петь, и песни кажутся какими-то особыми, значительными, словно они написаны про тебя.

А затем у костра было разыграно импровизированное представление, навеянное сценками, показанными на поле Ипподрома. Борис и парень по имени Гибреас, завернувшись в туники, стали представлять греческих героев.

   — О, презренный! — обращаясь к Гибреасу, густым красивым басом пропел Борис. — Зачем явился ты сюда?

   — Затем, чтобы тебя увидеть, — тенорком отвечал ему Гибреас.

   — Ха-ха-ха! Ужель не знаешь ты, что тебя ожидает?

   — Но что плохого вдруг тебе я сделал?

   — Ах, смеешь предо мной лукавить ты, несчастный?

   — Коль вред какой тебе принёс, готов за то ответить!

   — Не ты ли покушался, трус, на даму сердца моего?

   — Я? Ха! А кто она, скажи мне?

   — Она? Она моя богиня, чья красота сравнима только с солнцем, глаза её как эти звёзды. Любовь же наша — океан безбрежный. Вот она!

И он указал на какую-то девушку. Все захохотали, но девушка не растерялась. Гордо откинув голову, она произнесла:

— О, воин жалкий! Чтоб отдала тебе своё я сердце, достать ты должен мне вон ту звезду!

Смех, хохот, аплодисменты. И снова высоко-высоко в небо, в холодные звёздные пространства несутся слова всё новых и новых песен...

II

В июне после длительного пребывания в восточных областях, называемых фемами, в Константинополь вернулся дед Всеволода, Константин. Это был поджарый, с седой копной волос и небольшими бородкой и усами, весьма живой и подвижной старик шестидесяти пяти лет. Он сразу наполнил дворец разговорами и смехом, все забегали, засуетились. Ирина, счастливая от встречи, не знала, как угодить отцу. Увидев внука, Константин воскликнул восхищённо:

   — Ну ты и вымахал за эти три года. Встретил бы где-нибудь на улице, не узнал!

Он обнял Всеволода, повёл в трапезную, где Ирина распоряжалась слугами, какие любимые кушанья отца ставить на стол.