Всевышний

– Нет, я болен, я это знаю. Меня изматывают мои идеи: дело в том, что я ни о чем не думаю и тем не менее не могу избавиться от того, что думаю.

– У вас такое ощущение? Вы действительно считаете себя больным?

– Да, я болен. Мои идеи пропахли болезнью.

Мы продолжали рассматривать друг друга. Он подошел и сел рядом со мной на диван.

– Какие именно идеи? Что вас мучит?

– Личные истории.

– У вас неприятности? Быть может, я могу вам помочь, вы должны мне довериться.

– Спасибо… Но почему вам?

– Не знаю. Я слушаю вас с интересом. По сути, я вами весьма впечатлен.

– Вы льстите, чтобы вызвать меня на откровенность. Хотя… почему бы и нет? Я покинул семью совсем юным. Мой отец скоропостижно скончался, когда я пошел в седьмой класс. Вскоре мать снова вышла замуж. Заметьте, что она должна была растить двух малолетних детей. При ее молодости – она долгое время оставалась поразительно молодой на вид – второй брак был неминуем. Она вышла замуж за сослуживца моего отца, весьма примечательного, весьма значительного человека.

– Почему вы покинули семью?

– Почему? Я сбежал. Да, в один прекрасный день я исчез, из удальства, чтобы удивить свою сестру. Вы ее знаете. Я был к ней очень привязан: это жуткая девица, которая делает то, что взбредет ей в голову, пылкая, самовольная. Очень, очень странная. Впрочем, нет, не странная, просто она – фигура из былых времен. Кстати, вы же мне как-то сказали, что хотели бы скомпрометировать моего отчима?

– Почему вы вдруг засмеялись?

– Просто так; как бы там ни было, вот моя история. Что вы думаете о моей сестре?

– Ваша сестра… Она, кажется, вам очень предана.

– Да, она меня презирает; она злобна и полна ненависти. В детстве она пряталась в стенных шкафах или даже в баке с мусором и оставалась там часами, она хотела плохо пахнуть и походить на замарашку, это был ее идеал. Потом она выросла, но идеал остался прежним.

– Ну и поведение! но вы не преувеличиваете? Почему она так себя ведет?

– Чтобы расстроить мать, я думаю, чтобы ее наказать. Или же из стыдливости, из тяги к чистоте. И к тому же это стало частью истории.

– Истории?

– Посмотрите на этот шрам. Однажды она швырнула мне в голову кусок кирпича. Почему? Потому что так было нужно, я должен был носить эту метку. Она всегда любила лгать. С самых ранних лет повсюду шныряла, выслеживала. Вы ее видели, она маленькая, смуглая, она некрасива. Каждый раз, когда моя мать думала, что она одна или с кем-то наедине, в уголке или под столом скрывалась эта чернавка, тоже была там и за ней шпионила. И ее никак нельзя было наказать. Она гонялась за наказаниями, желала их превыше всего.

– Это она подтолкнула вас уйти?

– Она меня не подталкивала. Она меня презирает, но выше меня ничего не видит. Я ушел, чтобы дать ей понять, что способен на что-то из ряда вон выходящее. Впрочем, инициатива, может статься, исходила от моих родителей, они хотели вывести меня из-под ее дурного влияния. Короче, часть своей юности я прожил за городом. Все это не так уж важно.

– Но разве вы не провели сейчас какое-то время с семьей? Вы же теперь помирились?

– Да, помирились: я избавился от всех этих историй.

Он рассматривал меня с мрачным видом. Уже темнело.

– Моя история кажется вам банальной? Вы попали в точку: это воплощение банальности. Послушайте, – внезапно подхватил я, – многие ситуации повторяются, тут не может быть никаких сомнений. Они воспроизводятся: вчера, сегодня, некогда. Они возвращаются, они приходят из глубины веков: это произошло один раз, десять раз – и, хотя детали меняются, это все то же событие. Очень странно, вы не находите?

– Почему вы дрожите? Что это значит?

– Это значит… Теперь вы слушаете меня с куда бо́льшим вниманием! Вы настороже. Вы знаете мою семью?

– Естественно; имя вашего отчима красуется во всех газетах.

– Сознаете ли вы, что речь идет о совершенно превосходном, первоклассном человеке? Он непрестанно трудится, он все направляет, он повсюду: с виду кажется, что он не один, что его много и даже больше – и при всем этом никаких претензий, он почти безличен. Моя сестра его не выносит.

– А вы?

– Я нет.

– Совсем никакой неприязни? Он, как-никак, занял место вашего отца.

– Да, моего отца. Знаете, я не слишком хорошо его знал, я его почти не помню. Это был кто-то наподобие вас, высокий, сильный, но более суровый, скорее величественный – понимаете?

– Понимаю. Вы все же говорите о нем с почтением. По сути, вы гордитесь своей семьей.

– Вовсе нет, – живо откликнулся я. – Для меня это картонные персонажи, мне не удается думать о них. У меня такое впечатление, что они еще не знают в точности, кто они такие: они ждут. И я тоже жду вместе с ними.

– Чего они могут ждать?