Всевышний

Мне бы хотелось быть вам полезным, проявить максимальную лояльность. Но вы слепы, вы стремитесь в пропасть. Как открыть вам глаза? Вы сражаетесь в рядах врагов, и я сам обманываю вас, убеждая в своей искренности. Если я скажу вам правду, вы откажетесь от борьбы. Если оставлю надежду – то на борьбу, в которой вы обманываетесь. Умоляю, поймите: все, что к вам от меня приходит, для вас – ложь, ибо я – сама истина.

Мне бы хотелось убедить вас, что, нападая на учреждения, администрацию, весь видимый или скрытый аппарат государства, вы идете по ложному пути. Они не в счет. Если вы их упраздните, то не упраздните ничего. Если вы замените их другими, то замените их теми же самыми. И к тому же они направлены только на общественное благо: чтобы справляться со своими функциями, они всегда будут с вами заодно. Уверяю вас: в учреждениях нет ничего таинственного, никаких мелких секретов, скудных привилегий былых администраций – всего, что приводит в замешательство просителя и убеждает его, что за фасадом происходит что-то существенное, к чему он никогда не получит доступа. Кто угодно всегда может разобраться в чем угодно. Управляют, распределяют, решают среди бела дня, на глазах у всех, и благодаря полному равенству в каждое мгновение все государство целиком населяет душу и тело того, кто к нему обращается. Государство повсюду. Каждый его чувствует, видит, каждый ощущает, что живет в нем. В учреждениях оно скорее представлено, нежели присутствует. Здесь оно проявляется в своих официальных чертах, и, конечно, нет недостатка в его видимых проявлениях: исторические здания, учреждения, чиновники, реестры, картотеки, самые заурядные вещи облекаются здесь особым достоинством. Именно здесь взыскующий центра может тешить себя надеждой его обнаружить. Но это все же всего лишь центр. Едва его достигнув, уже улавливаешь его только косвенно, по столь же ничего не значащим показателям, как надписи над дверями, униформа привратников и т. п., он исчезает для любого, кто не вне его. Если быть с ними заодно, учреждения улетучиваются; они по-настоящему существуют только для тех, кто на них нападает. Отсюда и то ощущение пустоты, которое там встречаешь и которое объясняется не только немного печальным и торжественным зрелищем залов, где скользят колеблющиеся отблески прошлого: по всем этим комнатам расхаживают взад-вперед занятые работой предельно серьезные люди, стоит необыкновенный деловой гул, все суетятся, и, однако, посетителю не превозмочь что-то томительное и бесполезное, словно все вокруг зевают от праздности и скуки.

Мне бы хотелось, чтобы вы задумались об этих ложных видимостях. Все, что предпринимает администрация, дабы наделить законы внятной реальностью, – постановления, правила, меры разного рода – подчас кажется лживым проявлением власти, которой сопричастен каждый. Как будто размышление подвергает непосредственное чувство неоправданному искажению. Хорошо известно, что именно так законы обретают свое истинное значение, только такой ценой они и становятся законами. Но остается неприятное впечатление скрытой работы, вмешательства задним числом. Когда правительство, официально проводя в жизнь неотъемлемое, признаваемое за всеми право все знать, чтобы ввести в курс дела частных лиц, направляет к ним своих представителей или вывешивает на стенах и печатает в газетах основные решения, с точки зрения подспудно принадлежащего каждому гражданину знания все эти мелкие – в плане материальных средств – откровения скорее, кажется, маскируют меры устрашения, и закон, отнюдь не являясь местом встречи, где каждый чувствует, как его призывают к общности духа, оказывается уже лишь персональным и чужеродным уведомлением, которое адресует нам чиновник, неизвестно почему решивший относиться к нам как к врагам.