Всевышний

Я перевернулся, мое тело повернулось вокруг себя. Следуя за миганием лампы, я перевел взгляд на зеленоватую, неподвижную, всю на свету, массу; мои глаза смотрели на нее, сами того не замечая, скользили над земляной насыпью, сглаженной при падении и иссеченной трещинами; горка была примерно того же цвета, что и пол: компактная и разверстая кучка — дыра. Но когда я сделал движение, словно для того, чтобы обследовать рукой то, что видел, пальцы вмиг сошли с ума, скрючиваясь, расслабляясь, выворачиваясь; я задыхался, я кусал себе кожу, я смотрел поверх руки зачарованными и испуганными глазами. Она же совершенно не двигалась, неподвижно покоясь на полу, она пребывала там, я ее видел, всю целиком, а не просто образ, как изнутри, так и снаружи, я видел, как что-то течет, затвердевает, снова течет, и ничто при этом не шелохнулось, каждое движение оборачивалось абсолютным оцепенением, все эти борозды, наросты, сама поверхность стылой грязи оказывалась ее обвалившейся внутренностью, ее землистое нагромождение — бесформенной внешностью; все это нигде не начиналось, нигде не кончалось, одинаково воспринималось с любой стороны, и едва различимая форма сплющивалась, опадала месивом, из которого глазам уже не дано было выбраться.

Я понял, что мне не выдержать пустоты этого взгляда. Встал, сделал шаг, потом другой. Скорчился рядом с лампой. Кучка не обращала внимания на мое присутствие. Она позволила мне приблизиться, я стал к ней еще ближе, и она не шевелилась, я даже не был для нее чужаком, я подбирался к ней, как еще никто никогда не делал, и она не уединялась, не уворачивалась, ничего от меня не требовала, ничего не отнимала. Внезапно — и я, я это видел — из этой массы выбился довольно длинный отросток, он, казалось, притязал на независимое существование и стремился наружу, оставался вытянутым, пока вся масса медленно, с нелепой легкостью, не шевелясь, вращалась. Я наткнулся на две небольшие прозрачные сферы, вынесенные на поверхность, без корня, гладкие, маслянистые, глаже не бывает. Они не смотрели на меня, от них не исходило ни тени, ни движения, и я видел их так, как мог бы видеть свои собственные глаза; при этом я был к ним уже очень близок, опасно близок, кто когда-либо оказывался к ним так близко? И тут я почувствовал, как выдвигается моя рука, скользит к лампе, пальцы ее хватают; они медленно ее притянули. Я ви-дел, как они приближаются, медленно проходят передо мной, их продвижение стало до бесконечности медленным, они погрузились в землю, в нее вросли, потом все же добрались до какой-то черты, потом остановились и однако — как так получилось? — оказались еще дальше. В этот момент я увидел, что я один и нет никого, кто мог бы меня сдержать — ни приказа, ни мысли, ни препятствия, — и осознал, что готово произойти что-то отвратительное; я видел, я понимал все… и моя рука подпрыгнула, выбросив перед собой пламя, в то время как я корчился и барахтался, опрокинутый на землю, пытаясь перекрыть своими криками мешавшиеся со мной двусмысленные и бесформенные звуки.

Я услышал, как она возвращается, и бросился обратно на кровать. Она вытащила на середину комнаты еще один соломенный тюфяк. И наверное на него улеглась, но спустя какое-то время захотела дотянуться до края моей кровати, нащупала простыню и, сквозь нее, попыталась до чего-то добраться. Она повторила эту попытку несколько раз. Даже дремлющая, посылала руку в моем направлении. Чуть позже она заволновалась, и я увидел, как из-под ее одеял высовывается голова, поднимается вровень с моей кроватью, потом еще выше, плоская, как диск, пытается расположиться напротив меня, напротив того места, где, ей казалось, я нахожусь. «Где вы? Почему вы спрятались, когда я вошла?» И она тяжело рухнула обратно. Когда я вновь открыл глаза, она стояла совсем рядом со мной. Но я не пошевелился. Она застыла в неподвижности, слегка наклонив тело вперед, и пыталась взглядом сдвинуть простыни. Но я не переводил дыхания. Два или три раза ее взгляд прошелся перед моими глазами, но меня не увидел. Я почувствовал, как соскальзывает одеяло, я не мог его удержать, но она этого не слышала. И, внезапно, застыла. Осталась стоять, прямая, суровая, глаза остановились на мне с необычайной напряженностью; черты ее лица раздались, челюсть увеличилась, шея выдвинулась вперед; на какое-то мгновение все ее существо расслабилось, попыталось отключиться, отдалиться, только глаза, прикованные к моим, мешали ей совсем расплыться; потом они медленно повернулись, зачарованно уставились на меня в своей белизне. Я попытался спрятаться под одеялами, под них проскользнуть, я свернулся в клубок, но мое туловище целиком выпросталось наружу. Она наполовину отвернулась, но тут же вновь оказалась прямо передо мной, яростно размахивая руками в мою сторону. Я отпрянул, попытался увильнуть. Она сорвала со своего тюфяка одеяло, несколько раз хлестнула им перед собой, вынуждая меня уклоняться, метаться из стороны в сторону, и наконец, когда я наполовину сполз с кровати, запустила им мне в голову.