Вся история Фролова, советского вампира

– Товарищ из Ростова приедет, прямо к тебе, – инструктировал первый райкома, – Ты его там устрой, и, наверное, да… участкового вызови. Участковый всё знает, где что. Пусть он помогает. Может, как-нибудь без попа обойдемся.

Глава 54. Мы с поэтом едем за пивом

Я проснулся в это утро с большой головной болью. Поэт вообще не хотел просыпаться. Он с отвращением смотрел, как я умываюсь. Слушал грохот умывальника, из которого вода лилась через отверстие внизу, когда я подымал вверх такую железную фигню. А когда я ее отпускал, эту фигню, она с грохотом падала, затыкая отверстие. Поэт презрительным тоном продекламировал:

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос!

Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев…

Елизавета Петровна, которую поэт упрямо называл – «Кроткия Елизавет», позвала нас завтракать. Мы, поблагодарив, отказались, нам не нужна была еда. Нам было нужно холодное пиво. Спина и плечи жутко болели, мы по пьяни сразу этого не почувствовали, но огребли вчера от ментов по-полной.

– Чего это они вас так? – спросила Елизавета Петровна.

– Его – за то, что он вампир, а меня – за компанию, – честно признался я.

– Кто вампир? Он, что ли?

– Так он выл и за ними бегал по полю.

– Правда, что ли, за ментами бегал? – повернулась она к поэту.

– Я – вампир, – сказал поэт. – Я – весь мир, а вампир – это часть мира. Значит, я и вампир в том числе.

– Болтун ты, – без злобы поправила его Елизавета Петровна. – Вампир! Не говорил, бы чего не знаешь!

– И на то ваша царская воля, государыня императрица, – смиренно склонился поэт.

– Болтун, – повторила она. – молока вон выпей.

– Молоко – это не ко мне, – с достоинством ответил поэт.

В общем, поехали мы в Багаевку за пивом. За мостом тормознули грузовик с арбузами – доехали до трассы. Водитель всё жаловался, что арбузы плохо погрузили.

– Научные работнички, – ворчал он, – руки из жопы растут, кандидат наук, два астеранта, квалифицированная рабочая сила, бля…

На трассе он свернул влево и поехал в Ростов, а мы остались на перекрёстке ловить попутку до Багаевки. Что-то водитель такое вспоминал, что у университетских какая-то женщина на работу не вышла, и куда-то делась.

– А куда она делась? – ворчал шофер. – Баба она и есть баба.

В общем он уехал, а поэт забеспокоился.

– Надо, – говорит, – возвращаться.

– Ну куда ты будешь возвращаться? – резонно спросил у него я. – По деревне будешь ходить, искать ее? А если это не она?

– Зря мы ее вчера одну отпустили!

– Нам сейчас самое умное, – убеждал я, – поехать в Багаевку и выпить пива. Как раз к нашему возвращению что-то и прояснится.

У поэта испортилось настроение, но пива он хотел. Нас подобрал василькового цвета «Москвич», за рулем которого оказался отставной подполковник. Разговорившись, он сказал, что едет в Багаевку за дынями. Поэт серьезно кивал, как будто поездки в Багаевку за дынями были для него постоянным привычным делом. Я задремал. Сквозь сон я слышал, как поэт пытается договориться, нельзя ли нас забрать из Багаевки на обратном пути.

– Куда я вас посажу? – удивлялся этой просьбе подполковник. – Дыни же будут везде!

Потом я всё-таки заснул, и мне приснилось, как Елизавета Петровна вместе с Иевлевой полощут в Маныче рубашки. Они полощут рубашки и выкручивают. И кладут в эмалированный таз. А мимо идут казаки и отпускают гнусные шутки. А те смеются, но не оборачиваются…

Я проснулся оттого, что машина остановилась. Мы вышли. Очередь за пивом была, и немаленькая. Но мы встали. И стояли. Под палящим солнцем. Всё когда-то кончается, и очередь наша в конце концов подошла. Мы взяли по две кружки. Вернее, я взял четыре, поскольку у поэта денег не было.

За пивом поэт пытался убедить меня в том, что язык нам диктует. То, что нам кажется созданной нами поэтической формой – это на самом деле диктат языка. Он приводил примеры, мужики косились на нас. Но косились уважительно, как на сумасшедших.

Пиво кончилось на Осипе Мандельштаме. Мандельштам мужикам не понравился – жидов в станице не любили.

– Я не увижу знаменитой Федры, – кричал опьяневший поэт.

А я думал, продиктовал это Мандельштаму тот самый язык, на каком говорят окружающие нас мужики. И я нутром чувствовал, что это всё-таки тот же самый язык!.. Тот самый… И дальше нить моей мысли терялась, думать не было сил. Поддержать разговор я не мог, а он увлёкся, махал руками, и получалось очень шумно. И вообще пора было уходить.

Попутку на трассе мы поймали моментально. С консервного завода шли грузовики в Ростов. У поворота на Усьман мы вышли и до хутора шли пешком. Несколько раз останавливались отлить, благо лесополоса шла вдоль дороги.

Когда мы вернулись в деревню, как раз приехал автобус с университетскими с поля. Автобус привез их прямо к столовой. Мы шли мимо, и нас, естественно, затащили обедать. Мы проголодались и отказываться не стали.