Вся моя жизнь

До бомбардировок Камбоджи можно было думать, что президент Никсон вынужден “расхлебывать ошибки” президента Джонсона. После пришлось констатировать факт, что война – это не ошибка президента. Пообещав прекратить войну, Никсон расширил зону боевых действий, несмотря на несогласие с его решением половины Сената и большинства американцев! Президент вовсе не ошибался. Лишь спустя десятилетия я смогла понять, что это проклятие патриархальности – боязнь вывести войска раньше времени и получить обвинения в “мягкотелости”.

Один из студенческих лидеров пригласил меня выступить в кампусе Университета штата Нью-Мексико в Альбукерке. Как он сказал, в колледже к войне отнеслись равнодушно, а я, может быть, сумею расшевелить людей. До тех пор я ни разу не говорила с трибуны о войне и согласилась, хотя и волновалась. Я позвонила Дональду Дункану, чтобы посоветоваться с ним. Он сам был в Камбодже в составе американских войск и отлично знал, что там происходит. Я всё старательно записала и составила серьезный, подробный доклад.

Судя по тому, что говорил лидер студентов об индифферентности обитателей кампуса, большого сбора ожидать не приходилось, однако зал был набит битком. Люди свешивались с балконов и толпились в дверях. Раздуваясь от сознания собственной важности, я произнесла перед внимательной, но молчаливой аудиторией свою тщательно подготовленную, довольно академичную речь.

Когда я закончила, на сцену вылез подвыпивший поэт, который хотел знать, почему я ничего не сказала о четверых студентах, буквально накануне убитых нацгвардейцами в Кентском университете. О Боже! Я даже не слыхала об этом. Так вот почему зал оказался полон. Я тут была вовсе ни при чем. Это открытие повергло меня в шок, я стояла как дура. Мы попали в поток демонстрантов, направлявшихся к дому президента университета с требованием закрыть университет в знак скорби по погибшим студентам.

В оставшейся части нашего турне были еще какие-то выступления, пресс-конференции и несколько арестов (в Форт-Гуде, Форт-Брагге и Форт-Миде) за распространение антивоенных листовок. В Лос-Анджелесе, на пресс-конференции, где Дональд Дункан объявил о планах “Джи-Ай” провести демонстрацию 16 мая, в День вооруженных сил, кто-то из репортеров выкрикнул: “Мисс Фонда, зачем вы призывали студентов в Альбукерке к бунту?” Следовало бы ответить, что он делает мне слишком много чести и не кажется ли ему, что студенческие волнения спровоцировало убийство их товарищей в Кенте? Но я разозлилась и стала защищаться.

Дональд хотел открыть в Вашингтоне офис “Джи-Ай” и работать омбудсменом для солдат, чтобы им было куда позвонить или написать о своих проблемах, чтобы там можно было документально зафиксировать случаи произвола в армии, получить медицинское и юридическое свидетельство по жалобе и донести информацию для расследования до Конгресса США. Мы тут же решили, что Дональд поедет в округ Колумбия обустраивать офис, а я займусь сбором средств для этого.

Я уже наблюдала за парижскими событиями 1968 года, но то, что происходило тогда в США, обретало общенациональный масштаб. В мае в шестнадцати штатах было задействовано 35 тысяч нацгвардейцев. Свыше сотни участников демонстраций погибли и получили ранения. Закрылась треть колледжей по всей стране. В начале мая были убиты студенты Кентского университета. 14 мая полицейские обстреляли общежитие Джексонского университета, убив двоих и ранив двенадцать человек. Каждый день больше пятисот военнослужащих самовольно покидали свои части.

В Альбукерке мне отказали в двух мотелях, так как газеты написали о том, что я критиковала Никсона за вторжение в Камбоджу.

В армейском кафе “Олео Страт” в техасском городе Киллин, недалеко от Форт-Гуда, я познакомилась с красивой шатенкой по имени Терри Дэвис. Я впервые увидала, что женщина может быть лидером. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что в моих воспоминаниях о нашем путешествии в 1970 году Терри и мое с ней общение видится мне ярче всего. Она относилась ко мне как к равной, а не как к известной актрисе. Ей было интересно, что привело меня в движение “Джи-Ай” и почему я стала активисткой. Она хотела знать мое мнение, приглашала меня к обсуждению разных проблем и всячески заботилась о том, чтобы я чувствовала себя спокойно. И с солдатами она говорила, сопереживая им. Для нее не существовало табели о рангах – только круг друзей, где всех ценят и каждого слушают. Это было предвестием нового мира искренности. Первый раз передо мной был лидер движения, который олицетворял собственные политические убеждения и старался добиться в отношениях с людьми подлинной демократичности.