Вся моя жизнь

Браки распадаются постепенно, и листок бумаги тут не играет никакой роли. Мой брак частично распался несколькими годами раньше, когда мы и женаты-то не были, но в пылу самоотречения я упорно шла по той же колее. Самоотречение можно рассматривать как патологию и как способ выживания – иногда и то и другое сразу. Мне показалось, что определенность семейного положения поможет мне… не испариться. Я с ним, значит, я существую. К тому же новизна наших отношений допускала страсть и романтику. На следующей стадии мои чувства притупились, и у меня наступил разлад с собственным телом, хотя привычный распорядок жизни оставался единственно возможным – малейшие перемены столкнули бы меня в черную дыру. Через шесть лет я начала смутно представлять себе неясный силуэт меня без него. Это послужило предвестием периода отчаянной решимости, когда я несколько раз попробовала кончиком ноги бурные воды независимости – подстриглась, уехала в Индию, завела роман. Имени не назову из благоразумия, обычно мне не свойственного. Однако к тому времени, как это случилось, в том, что касалось чувств, наш брак с Вадимом уже был нежизнеспособен – по крайней мере, мне так казалось. Вадим еще мог как-то сохранять статус-кво, но я – нет. Хотя я обнаружила, что с внебрачными романами следует быть начеку. Вы страдаете, а он, как правило, совсем не тот, кто вам нужен. Но роман завязывается в вашем одиноком сердце самопроизвольно и занимает важное место – просто как противоположность вашему браку. Лет через пятнадцать Вадим дал мне рукопись своей книги “Бардо, Денёв, Фонда”, и я с изумлением прочла, что он, оказывается, был верным мужем, а я под конец наставила ему рога. “Что ты, Вадим! – сказала я. – Как ты мог такое написать и ни словом не обмолвиться о том, что ты сам творил, когда мы были женаты! Да ты ханжа!” Ну всё, хватит. Для Вадима обвинение в ханжестве почти так же обидно, как в буржуазности! Он кое-что изменил в книге, упомянув – правда, вскользь, – что частенько погуливал, но главной грешницей выставил всё-таки меня. Мне стало даже интересно, поскольку Вадим никогда не выказывал признаков ревности и готов был жизнью поклясться, что не признает двойных стандартов.

Когда я сказала Вадиму, что разбитое не склеишь и, на мой взгляд, нет нужды тратить на это энергию, Ванессе был всего годик. Сердце мое покрылось твердой корой, которая, по-видимому, защищала меня от боли предательства по отношению к самой себе – к моему телу, вынужденному участвовать в тройном сексе ради того, чтобы доставить удовольствие мужу и доказать мое неприятие буржуазности, и к моей душе, когда я оставалась с мужем, не уважая его. Однако в то время как моя любовь к нему угасала, во мне просыпалось и тянулось к свету нечто новое. Мне хотелось следовать своим новым побуждениям.

Зимой 1969 года на экраны вышла лента “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?” Полин Кейл написала отзыв:

Еще недавно Джейн Фонда… была всего лишь остроумной, эротичной и очаровательной куколкой, теперь же у нее появился шанс создать архетипический образ… Фонда выдерживает его до конца, что редко случается с киноактрисами, которых уже признали звездами… Джейн Фонда вполне способна стать воплощением типичных для американского общества конфликтов и одной из главных фигур в кино семидесятых…

В этой рецензии читался пугающе ясный намек на перемены, которые сотрясали мою личную жизнь.

Глава 3 Возвращение домой

Находится дома богатство, что ищем в чужих мы хоромах!

Руми. “В Багдаде дремлют о Каире; В Каире дремлют о Багдаде”[44]

Хотя главная цель – достижение гармонии, любые попытки установить ее в начале пути гарантируют бесплодность поисков истины.

Э. М. Форстер. “ Говардс-Энд”

Я сразу увидала, что вернулась в новую Америку, столь же не похожую на ту страну, из которой я уезжала, сколь я сама была не похожа на себя прежнюю.

Теперь-то я понимаю, что не просто ехала обратно в Америку, – я возвращалась домой. Я не захотела жить в отеле или в съемном доме, а вместе с Ванессой и Дот поселилась в комнатах для прислуги на первом этаже просторного папиного дома в Бель-Эйр, выстроенного в стиле эпохи испанского колониализма. В ретроспективе я понимаю, что дело было не только в экономии. Я нуждалась в тихой гавани, где могла бы перестроиться. До сих пор моей семьей была семья Вадима – моя десятилетняя падчерица Натали, мама Вадима, его сестра Элен и его племянница. И вдруг я осталась одна, без семьи, хотя прочные эмоциональные привязанности еще держали меня “где-то там”. Спустя какое– то время, живя в папином доме, я всё-таки пустила корни, к чему так стремилась, и свила гнездо, откуда могла улетать и куда могла возвращаться. Мне стало ясно, кто я есть, – я без Вадима.