Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом

Если так пойдет и дальше, то школу демократии для государств и народов этой планеты придется открывать именно России. Китай, возможно, научит планету рациональным методам хозяйствования, ну а мы — свободе.

Демократия — это вовсе не так плохо, как нам стало казаться после катастрофы 90-х годов XX века, когда все с нами происходившее было намертво схвачено этим словом, которое в начале ельцинских реформ словно распечатало врата ада, выпустив на волю его многочисленных агентов.

В институциональном смысле — это власть народа, когда большинство получает возможность выразить свою волю и подобрать предпочтительные для себя формы социального общежития и на долгосрочную перспективу, и на короткие периоды времени, измеряемые дистанцией от выборов к выборам.

Но в более широком культурном контексте — это культура терпимости, способность общества существовать в многообразии позиций и точек зрения, согласовывать их, не уничтожая то, что в какой-то определенный момент кажется чужеродным или даже враждебным или таким образом маркировано.

На выборах победу одерживает большинство, а в пространстве культуры — меньшинство, поскольку именно оно получает возможность жить по собственным правилам, не совпадающим с общепризнанной нормой.

Я берусь утверждать, что в культурном отношении Россия сегодня представляет собой развитое демократическое общество, ушедшее далеко вперед по части обеспечения права на разномыслие и инакомыслие в сравнении со странами, которые мы привыкли считать эталоном гражданских и политических свобод.

У нас все еще достаточно слабая институализация, поскольку традиции политической культуры не отстоялись, не нашли себе всей полноты выражения — у нас все еще нет политических партий в полном смысле этого слова, законодательная власть только формируется.

Но глядя на вакханалию толерантности, которой последние годы охвачен Запад, мы можем утверждать: получив свободу, мы распорядились этим даром разумно и бережно, не позволив превратить его в немую и помыкаемую служанку инстинктов, произвола страстей, всего, что можно собрать под маркером «человеческое, слишком человеческое».

Вообще, русская толерантность — культура с вековыми традициями. Она формировалась еще на полях Российской империи, когда русский народ учился уживаться с другими народами, уклад которых мог казаться диким, непонятным или ущербным.

Признавая за другими право на инаковость (разумеется, в границах православия, табуировавшего такие языческие практики, как кровная месть), русская культура становилась пространством диалога и дискуссии верований, языков, стилей жизни, географий, преданий — всего, с чем приходили в гигантское общежитие новые этнические сообщества.

Собственно, с некоторыми искажениями и ограничениями эта традиция перекочевала и в советские времена, продолжая выстраивать уникальный многоцветный, разноязыкий мир.

После развала СССР были сняты замки, удерживавшие в строго очерченном поле политический дискурс, и выяснилось, что наука жить, имея под боком соседа, который молится другим божествам, не прошла даром.

Реформы имели еще и такие чудовищные результаты, что культура толерантности заставляет ее носителя предполагать, что за деревьями часто не видно леса: непривычные формы быта — социального и культурного — могут быть вместилищем обыденной человеческой правды, надо лишь к ним внимательней присмотреться.

Либеральный тренд, изрядно потрепавший страну, отвергнутый и проклятый, тем не менее не сумел выкорчевать из нашего духовного фундамента способность вслушиваться в Другое, стараясь угадать в нем далекое созвучие с нашими собственными мыслями и чувствами.

Пройдя через все испытания, мы не потребовали смертной казни для тех, кто явился их инициатором и продолжает и по сей день славить благословенные 90-е, считая их периодом расцвета.

Эта общественная страта, ужавшаяся сейчас до размеров дождевой капли, стала неотъемлемой частью российского политического пространства, своего рода тестом на расширенное умение существовать в диалоговом режиме, не корчась в конвульсиях от ненависти к либеральной доктрине.

Напротив, оппоненты нынешней власти — это оселок, на котором постоянно правится дееспособность государства, поскольку каждый его шаг исследуется под микроскопом на предмет обнаружения зла и порока.

Более того, продолжают работать инерционные механизмы, создающие в обществе перекос, когда либеральное сообщество продолжает задавать тон в тех или иных дискуссиях вопреки реальному соотношению общественных сил.

К примеру, шум вокруг достаточно рядового дела о хищении государственных средств, возможно, совершенном одним театральным режиссером, показал, какие медийные возможности остаются в руках тех, кто сегодня является в политическом отношении исчезающе малой величиной.

То, что лагерь свободомыслящих людей, численность которого по отношению к гражданам, поддерживающим власть, крайне невелика, способен формировать повестку дня, — это, несомненно, одно из достижений глубокой и зрелой, но, повторюсь, пока еще не институциональной русской демократии.