Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)

— Даже и не знаю, — возразил он. — Это ведь стряпня этого типчика Джорджа Мастермена.

— Ну и? — ледяным тоном произнесла леди Уикхем.

— Он же пишет жуткую жвачку, хотел я сказать. Вам не кажется?

— Нет, не кажется. Но возможно, на меня влияет то обстоятельство, что Джордж Мастермен — псевдоним, под которым я публикую свои романы.

Дадли заморгал.

— Публикуете, да? — забулькал он. — Значит, публикуете. Публикуете, значит. Ну, я хочу сказать… — Им овладело необоримое желание незамедлительно оказаться в другом месте. — Мне вот это подойдет, — сказал он, схватывая книгу с ближайшей полки. — Отлично подойдет. Огромнейшее спасибо. Спокойной ночи. То есть спасибо, спасибо. То есть спокойной ночи. Спокойной ночи.

Две пары глаз провожали его, пока он несся вверх по лестнице. Холодные и суровые глаза леди Уикхем, тоскливо жаждущие глаза Симмонса. Так редко обязанности дворецкого позволяли ему отдаться страсти к спортивной охоте, которая жила в нем с отрочества! Ныне ему лишь изредка выпадал случай пульнуть хотя бы в кролика, и вид удаляющегося Дадли вызвал у него сильное слюноотделение. Со вздохом он подавил мучительное разочарование.

— Вредный субъект, миледи, — сказал он.

— Сообразительный, — вынуждена была признать леди Уикхем.

— Низкий хитрец, миледи, — уточнил дворецкий. — Книга ему понадобилась! Уловка, и ничего больше.

— Продолжайте бдеть, Симмонс.

— Всеконечно, миледи.

Дадли сидел на кровати и отдувался. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось, и на какое-то время потребность в пище угасла в нем, сменившись более возвышенным страданием. Больше всего на свете он не терпел выглядеть последним идиотом, а все нервы в его теле твердили, что во время недавней беседы он, несомненно, выглядел самым последним из самых последних идиотов. Уныло уставившись в одну точку, он мысленно заново пережил каждое мгновение этой дьявольской сцены, и чем больше он анализировал свою роль в ней, тем безобразнее она ему представлялась. Он содрогался в агонии стыда. Его словно бы с ног до головы обдавало колючим жаром.

А потом — сначала чуть-чуть, но все усиливаясь и усиливаясь — голод вновь заявил о своих правах.

Дадли стиснул зубы. Необходимо было что-то предпринять, чтобы его утихомирить. Необходимо было так или иначе помочь духу восторжествовать над материей. Он поглядел на книгу, которую выхватил с полки, и впервые за эту ночь почувствовал, что Судьба ему улыбнулась. В библиотеке, несомненно забитой всяческой трухой, он с первого же захода сумел ухватить «Пешком по Европе» Марка Твена, книгу, которую не брал в руки с детства, но всегда намеревался перечитать. Именно та книга, которая поможет забыть о муках голода, пока этот молочный поезд не отойдет от платформы.

Он открыл ее наугад и был потрясен, обнаружив, в какой мере Судьба потешается над ним.

«Сейчас, когда я пишу эти строки (читал Дадли), меня преследует мысль, что я уже много месяцев не ел ничего питательного и сытного, но скоро-скоро я угощу себя обедом — скромным, в обществе только меня самого. Я выбрал несколько блюд и составил маленькое меню, которое отправлю домой с предшествующим пароходом, и меня с пылу с жару будет ждать следующее…»

Дадли пробрала холодная дрожь. На него нахлынули воспоминания детства, когда он впервые прочел то, что следовало за этой фразой. Вся страница врезалась ему в память, так как проштудировал он ее в школе, томясь от непреходящего волчьего аппетита и не имея средств приобретать что-нибудь в школьной лавочке для поддержания сил в промежутках между школьными трапезами. Читать ее и тогда было пыткой, ну а теперь, он знал, это будет пыткой вдвойне.

Ничто, твердо решил он, не заставит его читать дальше. Поэтому он тут же прочел:

Редис. Печеные яблоки со сливками.

Жареные устрицы, тушеные устрицы.

Лягушки.

Американский кофе с настоящими свежими сливками.

Американское сливочное масло.

Жареная курица по-южному.

Жаркое из вырезки.

Картофель по-саратогски.

Цыплята на вертеле по-американски.

У Дадли вырвался слабый стон. Он попытался закрыть книгу, но она отказалась закрываться. Он попытался отвести глаза от страницы, но они устремлялись к ней, как почтовые голуби к родной голубятне.