Вся правда о российских евреях

Самуилу Яковлевичу не повезло, но вообще-то до конца процентная норма не соблюдалась никогда — уже потому, что русская интеллигенция относилась к этой мере очень плохо, и должностные лица нарушали процентную норму при первом же удобном случае... по крайней мере, таково было большинство.

Скажем, в Одессе, где евреи составляли треть всего населения, в самой престижной Ришельевской гимназии в 1894 году училось 14% евреев, что уже нарушение закона; во 2-й гимназии их было уже 20; а в 3-й — 37. В коммерческом училище их было 72% учащихся, а в Университете — 19%.

В Саратове в годы, когда там был губернатором Сто­лыпин, принимали безо всякой нормы в Фельдшерскую школу — фактически в медицинский институт. До 70% учащихся Фельдшерской школы были евреи.

Все пятеро братьев Самуила Яковлевича Маршака получили высшее образование ДО революции.

В августе 1909 года правительство Российской импе­рии вынуждено было поднять процентную норму — до 5% в столицах, 10% вне черты оседлости, 15% в черте оседлости. Теперь правительство вполне логично требует, чтобы эту более высокую процентную норму соблюдали! Но если учесть, что в этом году в Петербургском универ­ситете.было 11% евреев, а в Новороссийском — 24%, то получалось — надо не принимать новых, а выгонять уже принятых.

Конечно, легко порассуждать о том, что из процент­ной нормы было множество исключений и что ее можно было обходить.

И тем не менее главное-то ведь не в этом. «Как-то устро­иться» возможно почти всегда, нет слов. Но главное — всякий еврейский юноша получал очень даже хорошее представление — он какой-то особенный! Может быть, он и готов был отказаться от этих представлений — мол, мало ли что там болтают всякие непросвещенные раввины и меламеды, а мы люди уже просвещенные, культурные и брезгливо морщимся при всяком упоминании расизма. Но в Европе (даже в Германии) просвещенный еврейский юноша действительно имел дело с государством, которо­му плевать было, ходит ли он с пейсами или с нательным крестом, а вот в Российской империи — вовсе нет. Евро­пейский еврей жил в мире, где примитивным, архаичным представлениям еврейской среды противостояла просве­щенность и общества христиан, и государства. А тут полу­чается, что еще можно поспорить, кто более примитивен, кто более отсталый и непросвещенный — еврейский кагал или же колоссальная и могучая Российская империя.

В результате для этого еврейского юноши, клеймен­ного российскими законами, получали подтверждение не современные, передовые — а самые примитивные и отсталые представления о себе и окружающем мире. Мера ОТДЕЛЯЛА его от «всех остальных» вернее, чем любые постановления кагалов.

А с началом 1890-х годов пошла новая волна ограниче­ний: препятствовали преподаванию евреев в академиях, университетах и казенных гимназиях.

В 1889 году министр юстиции доложил Александру III, что «адвокатура наводняется евреями, вытесняющими русских, что эти евреи своими специфическими приемами нарушают моральную чистоту, требующуюся от присяж­ных поверенных». Насчет моральной чистоты ничего рас­сказать не могу, потому что министр юстиции Манасеин ничего определенного по этому поводу не написал.

Но известно, что Александр III ввел «временное пра­вило», согласно которому «лиц нехристианских вероиспо­веданий» можно было делать присяжными поверенными только с личного разрешения министра юстиции. И с тех пор в течение 15 лет ни один еврей в присяжные поверенные не попал. Ни один. Даже такие знаменитые юристы, как О.О. Грузенберг или М.М. Винавер, так и пробыли полтора десятилетия в «помощниках присяж­ных поверенных». Это не мешало им выступать в суде, в Сенате, быть известными и популярными людьми... Но факт ограничения — вот он.

Только с 1904 года снова открылся путь в присяжные поверенные еврею, но ограничения на научную карьеру, на занятие государственной службой — сохранялись и позже, практически до самой революции.

Очень часто слышишь в этом случае: мол, ведь все эти ограничения были не по этническому, а по религиозному принципу! Мол, крестись, и все будет в порядке! Не думаю, что надо тратить много слов, доказывая безнравствен­ность самой постановки вопроса. Допустим, во времена Томаса Торквемады еще можно было действовать таким образом... «Но на рубеже XX века российская государ­ственная власть могла бы задуматься — о нравственной допустимости, да и о практическом смысле: ставить ли перед евреями смену веры условием получения жизнен­ных благ?»34

Действительно, 1890-1909 годы — это двадцатилетие... «Более тяжелого времени в истории русских евреев найти невозможно. Евреи вытеснились из всех завоеванных позиций»35.

И несмотря ни на что, во все это «тяжелое время,» «в довоенное [до Первой мировой войны] время, некоторые евреи сосредоточили в своих руках значительные богат­ства... вызвало опасение, что с уничтожением ограничений евреи быстро сделаются хозяевами в стране»36.