Вся правда о русалках. Полевой определитель

Надо сразу признать, что добросердечность детолюбивых плакуш значительно превосходит их музыкальные (как и другие) таланты, то же явление часто наблюдается и у людей. Но мы все же не должны проявлять отрицательное отношение к существам, которые из-за своей добросердечности могут производить впечатление несколько глуповатых и часто льют слезы, оплакивая несовершенство мира. Лев Толстой, великий моралист и зеркало русской революции, сказал об одном крестьянине, что тот был «великолепный, просто святой человек — мало ли что немножко тронутый…». И эта оценка дана в одобрительном тоне.

Практика показывает, что детолюбивые плакуши в вокальном мастерстве уступают не только писклявым нимфоманкам, но и плакушам-лесбиюшкам. Честно говоря, они не слишком придерживаются мотива. Об этом есть сообщение в «Книге о русалках» (см. № 32):

«Однажды в летний день живущие близ одной реки крестьяне услышали, что у реки кто-то плачет странным голосом. По сведениям жителей, никто туда сроду не ходил. Подошли на голос поближе — голос изменился. Когда совсем приблизились, услышали плеск воды, и потом все стало тихо и спокойно».

В приведенном сообщении говорится, что голос упомянутой плакуши несколько «странный» и «изменился». В соответствии с музыкальной терминологией это свидетельствует о неспособности певицы долго «держаться в одной тональности». Народ же говорит проще и жестче: «Небось ей еще в детстве медведь на ухо наступил». Наверное, и среди наших читателей есть люди, которым, как и русалке, из-за этого дефекта приходилось в школьные годы проливать слезы. А ведь, сказать по чести, правильное ведение мотива — отнюдь не самое важное в жизни!

Однако неверно было бы утверждать, что плакуши совершенно немузыкальны; короткие фразы, особенно в форме хроматической гаммы, они иногда вполне способны пропеть. И история показала, что в общем этого достаточно. Приятно сознавать, что именно не слишком музыкальные плакуши нашей Республики, кажется, оставили в мировой музыкальной культуре более глубокий след, чем любой из наших профессиональных композиторов. Чтобы убедиться в этом, следует съездить не далее чем в Хаапсалу. А там постоять возле мемориальной скамьи великого русского композитора Чайковского и прочитать выбитые на камне ноты.

Не нужно быть музыкантом, чтобы распознать в этих нотных знаках одну из важных тем всемирно известной Шестой симфонии. Композитор нашел эту тему в Хаапсалу, и мы с полным основанием можем утверждать: слушая русалок. В наших фондах есть записанная до приезда Чайковского в Хаапсалу песня русалок на слова: «Милый Юри, ты далеко…» Комментатор отмечает, что голос певицы слегка детонировал и она немного фальшивила. Однако здесь налицо, нота в ноту, тот же мотив. (Много позже эту мелодию записали также собиратели народной музыки. Текст к тому времени несколько изменился и звучит у них так: «Милая Мари, ты далеко…»)

Факт не требует комментариев.

Этим приятным и, возможно, сенсационным экскурсом мы хотели бы закончить рассмотрение добросердечных и гуманных детолюбивых плакуш. Чувствуется, что заключительный аккорд получился торжественный и мажорный!

ПЛАКУШКА — ЛЕСБИЮШКА

РУСАЛКА В ИВАНОВУ НОЧЬ (№ 36)

Л. Лепп-Вийкманн из Хальяла.

В старину из озера Мустъярв в один из четвергов середины лета, обычно ночью, выходила красивая дева небольшого роста, примерно с полфута. Выходила она из озера обычно перед тем, как угаснет вечерняя заря, недолгое время сидела на берегу, иной раз немного в стороне, в кустарнике. Швыряла гальку и камушки в воду и пела что-то жалобное, а слов никто разобрать не мог, потому что она ни одну человеческую душу близко к себе не подпускала.

Но как только занималась утренняя заря, она быстро исчезала в озере. Однажды, когда канун Иванова дня пришелся на четверг, девушка появилась немного раньше и дошла до деревни, постояла кое-где против домов на улице и под окнами банек, где женщины парились…

Далее следует подробное описание того, как мужики скопом стали ловить крошечную деву-русалку, но не поймали. Русалка будто бы убежала и бросилась в воду. Мужики остановились на берегу, почесали в затылке и «поклялись ни в жисть больше такими делами не заниматься». Но это обещание было запоздалым, ибо после того девушку больше не видел ни один смертный.