Вся синева неба

Он идет, на ходу придумывая, какие слова напишет в своем дневнике сегодня вечером, при свете свечи, которую зажжет Жоанна. Он знает, что станет писать о соленом запахе озер, который куда сильнее запаха моря. Об октябрьском солнце, более мягком и приятном, чем летнее. О том, как описывают круги чайки в небе, об их криках, о белых полосах, которые они оставляют перед глазами. О звуке его шагов по деревянному понтону. О почти неподвижной воде и запахе тины. О рыбах, проскальзывающих между пучками высокой травы. О группах розовых фламинго вдалеке. О том, как движется по небу солнце, пока они идут, не говоря ни слова. Об этой художнице лет шестидесяти, которая запечатлевает солнечные лучи на воде с берега озера. О старой желтой лодке, брошенной на берегу и изъеденной ржавчиной. Эмиль пытается запомнить каждую мелочь, говоря себе, что, вероятно, так видит и чувствует вещи Жоанна.

— Жоанна…

Он нарушил молчание, сопровождающее их с начала прогулки.

— Да?

— Что это такое, что ты называешь медитацией осознания?

Ее губы складываются в удивленную улыбку, которую она быстро сгоняет с лица. Он добавляет, смешавшись:

— Я подумал, что это, наверно… сосредотачиваться на окружающих нас мелочах… типа того.

Она кивает.

— Да. И это тоже. Я бы сказала, что… это форма созерцательной медитации.

Он морщится и грозно хмурит брови.

— Не пытайся меня запутать сложными словами, предупреждаю тебя!

Но Жоанна, улыбаясь, качает головой.

— В этом нет ничего сложного. Вообще-то достаточно задержаться на каком-нибудь образе. Поставить себя на паузу и наблюдать настоящий момент, то, что происходит вокруг нас, но еще и в нас… Подмечать каждую мелочь, это верно, но еще и улавливать, как эти внешние мелочи отзываются у нас внутри. Понимаешь? Что заставляет нас чувствовать этот звук, что рождает в нас тот образ…

— Тебя, наверно, приобщил к этому отец?

Она кивает.

— Да. Сам он только так и представлял себе жизнь. Учиться быть здесь и нигде больше, оторвавшись от забот о будущем и сожалений о прошлом. Это… Признаю, поначалу это сложно. Мы так привыкли мусолить прошлое и задумываться о том, что впереди. Слишком редко мы живем настоящим.

Она всматривается вдаль, в простор водной глади.

— Но со временем, с опытом это происходит все легче, и… ты начинаешь делать это уже автоматически. Учишься ставить себя на паузу, глядя на пейзаж, пробуя блюдо, слушая мелодию… Больше не задумываешься и делаешь это рефлекторно.

— Хотелось бы мне когда-нибудь этого достичь. Живя прошлым, как ты говоришь, или в тревоге о будущем, в конце концов забываешь, как много красоты во всем… или почти во всем… В детстве это происходит естественно, ведь правда? Ребенок замирает от восторга перед… перед камешком с серебристыми бликами или… или перед пером. Собирает одуванчики и восхищается их яркой желтизной. А после они кажутся уродливыми, одуванчики… На них смотрят как на сорняки.

Оба улыбаются.

— Это правда. Ребенок все это умеет.

Эмиль хмурится.

— А что происходит потом? Мы забываем?

— Да… Думаю, после мы слишком заняты тем, чтобы построить будущее, преуспеть, накопить денег.

С пронзительным криком над ними проносится чайка.

— Знаешь, — говорит Жоанна, провожая птицу взглядом, — это вернется. Если ты заставишь себя каждый день понемногу осознаннно смотреть вокруг, это вернется.

— Ты думаешь?

— Конечно.

— Мне кажется… мне кажется, это уже началось… с путешествием. Раньше, в моей жизни в Роанне, я был слишком сконцентрирован на своих мелких проблемах. Слишком занят пережевыванием того факта, что меня бросили, что мне смертельно скучно на работе.

Как будто переворачивается страница и пишется совсем новая история. Единственная постоянная величина — это они с Жоанной и их кемпинг-кар. А так все снова изменилось. Пейзаж, обстановка, атмосфера, запахи, дневной свет. Нет больше гор, пастбищ, коров и овец. Нет каменистых троп и маленьких горных озер. Перед ними лагуны, море, которое они видят вдали, когда небо ясное, запах соли, чайки и розовые фламинго. И персонажи в этой новой истории тоже новые. Себастьян и его пес Лаки сменили Анни, Миртиль и Каналью.