Вся синева неба

Они в разных классах. В первом слишком много народу. Часть из них — в том числе Эмиль — уже перешли во второй. Толстячок остался в другой половине.

— Рено. А тебя?

— Эмиль.

— Эмиль! Эмиль?

Она ищет его. Наступает ночь. Он сидит за палаткой и всматривается в землю.

— Я думала, ты заблудился. В следующий раз отвечай, когда я тебя зову!

Он кивает. Она присаживается рядом с ним.

— Что ты делаешь?

Он поднимает на нее детский взгляд и гордо заявляет:

— Мы с Рено строим дорогу для муравьев.

Назавтра восхождение происходит по большей части в лесу. Тропа полого уходит вверх, и они могут насладиться прохладой. Несколько раз им встречаются ручейки, и около полудня они останавливаются, чтобы умыться. Жоанна мало-помалу теряет представление о времени. Ей кажется, что они ушли уже две недели назад. Туристов они встречают мало.

Дневной сон на свежем зеленом лесном мху затягивается. Эмиль дышит со свистом, и Жоанна предпочитает не отходить от него. Она сидит рядом, всматриваясь в движения среди деревьев. На миг видит голубую сойку, и ей очень трудно устоять перед искушением разбудить Эмиля и показать птицу ему.

После растворимого ужина, странного ризотто с томатами и базиликом, оставляющего почему-то во рту вкус грибов, Жоанна вынуждена признать, что в этом густом лесу им не хватит места, чтобы поставить палатку. Она предлагает Эмилю переночевать под открытым небом и с облегчением видит, что он в восторге. Они ложатся в тесной ложбинке, откуда им виден кусочек неба.

— Ты знаешь звезды? — спрашивает Эмиль Жоанну.

— Да. Некоторые.

— Дай я угадаю, ладно?

— Ладно.

Он находит только Венеру и заявляет, что ковш больше похож на сковородку, отчего оба смеются. Они засыпают, убаюканные шелестом ветра в листве. Ночь теплая. Венера светит особенно ярко.

— Это мой последний холст, ясно?

Эмиль кивает. Мама разложила в траве, на большом плоском валуне, белое полотно, палитру с четырьмя цветами — белым, синим, зеленым и красным — и тонкую кисточку.

— Давай напишем картину вдвоем. Согласен?

Он опять кивает. Они на красивой полянке. Она сказала, что они скоро придут к хижинам Ансабера. Они будут там через два-три дня.

— Но надо будет постараться.

— Я всегда стараюсь.

Она улыбается ему.

— Вот и отлично. Что ты хочешь изобразить на этом полотне?

Он пожимает плечами. Она показывает ему поляну, белые горы, небо красивой синевы.

— Посмотри вокруг. Есть ведь что-нибудь, что ты хочешь написать, правда?

Он вытягивает палец к ней, тычет ей в грудь.

— Меня? — удивляется она.

Он кивает с веселой улыбкой.

— Тогда ты напишешь меня, а я потом добавлю пейзаж?

— Хорошо.

Он показывает ей на большой валун. Туда она должна сесть. Она смотрит, как он берет кисточку и задумывается. Наконец он окунает кисточку в первую краску. Со своего места она не видит какую. Зато слышит прерывистое трудное дыхание. Он дышит все хуже с каждым днем.

— Все хорошо?

Уже, наверно, час, как он склонился над картиной, и Жоанна чувствует, как горят ее плечи. Она, наверно, обгорит.

— Почти, — говорит он.

Он делает последний мазок кисточкой там, еще один сям и манит ее. Она незаметно улыбается, увидев грубые и неровные мазки картины, но очень быстро ее улыбка сменяется чем-то другим. Удивлением. Потому что женщина на картине, сидящая на валуне, хоть и немного несуразная, выглядит другой. У нее темные волосы, гораздо темнее ее, и подстриженные коротко, до плеч. Но это еще не все. На ней белое летнее платье в красный горошек и белая шляпа.

Эмиль ждет ее реакции, улыбаясь. Жоанна хмурит брови.

— Это я? — спрашивает она как может естественно.

— Ну да!

Он, кажется, не видит проблемы. Она замечает:

— У меня красивое платье…

Но он только встает и говорит ей:

— Твоя очередь. Ты должна добавить пейзаж.

В траве сидит по-турецки, прислонясь к дереву, десятилетний Эмиль. Он на свадьбе своей тети. Этим летом он в Экс-ан-Провансе. Звонят церковные колокола. Стучат каблучки невесты по булыжнику переулка. Гости идут за новобрачными к машине. Маржори держится позади. Ей исполнилось четырнадцать лет. Они теперь почти не разговаривают. Она его достала. И потом, она стала странной. У нее прыщики на лице и пластинка на зубах. Она развешивает смешные постеры в своей комнате, а ее подружки квохчут как куры, вместо того чтобы нормально смеяться. Сегодня она заявила, что не пойдет на свадьбу, потому что платье ее полнит. Родители настаивали, и она в конце концов пошла, ворча. Она держится позади, скрестив на груди руки. Эмиль подходит к ней, когда новобрачные под аплодисменты садятся в машину. Они оба не говорят ни слова. Смотрят на толпу, которая рассеивается и болтает группками. Он вдруг слышит, как Маржори шмыгает носом, и поворачивается к ней.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Скажи мне…

— Ничего, говорю тебе!

Он пожимает плечами, прикидываясь равнодушным. Большего и не надо было, чтобы Маржори выдала наконец, что ее мучит.

— Я никогда не буду такой красивой, — мрачно заявляет она.

Эмиль изумлен.

— Не такая уж она красивая для невесты. Ей уже сорок лет, и у нее нос крючком.

Маржори смеется сквозь слезы.

— Нет, я не про нее.

— Ты не про тетю Элен?