Вся собачья жизнь

– Ну да, – Димыч картинно почесал затылок, но тут же нашелся: – Я не говорю, что надо быть спортсменом, чтобы попасть. Я в том смысле упомянул, что Рыбкину, как спортсмену проще было стрелять именно из спортивного пистолета. Он с ними знаком хорошо. Да и достать спортивное оружие ему, наверняка, легче. И к тому же, в такой костюм, что был на Рыбкине, спрятать пистолет с глушителем вполне можно. Туда хоть ручной пулемет можно спрятать.

– А почему именно с глушителем?

– Потому что выстрела никто не слышал. Значит, стреляли из оружия с глушителем. Тогда звук совсем тихий получается, его вполне можно было не услышать из-за собачьего лая и всяких там посторонних шумов.

– Там кроме собачьего лая еще и из стартового пистолета стреляли, – напомнила я.

Димыч посмотрел на меня подозрительно, потом кивнул.

– Точно, было. Значит, могли и без глушителя стрелять, если подгадать время. Но тогда Рыбкин не мог никого застрелить – он как раз из стартового палил в это время, да собаку на себе таскал. Но в любом случае, хоть Рыбкин убил, хоть кто другой, убийца наш – тип очень хладнокровный и выдержанный. Стрелять в таких условиях – это крепкие нервы надо иметь. И причину серьезную. Интересно, кроме Коли Рыбкина, у кого из стрелков-спортсменов могли быть счеты с Кузнецовым? И главное, где он спортсменам-то дорогу перешел? Сиротин этот еще зачем-то тут крутился. Раз на тренировки приходил, значит и Кузнецов его видел. А Сиротин, как я понял, особо и не скрывался. Какие у него могут быть причины Кузнецова убивать, если они даже не знакомы?

Глава 8

Я – человек мягкий. Это только на вид я грозная, как туча. А в душе я очень трепетная. Поэтому, когда сталкиваюсь с ультимативными заявлениями, сразу теряюсь. Мучительно подбираю слова и теряю драгоценное время. Димыч, например, давно подметил эту мою особенность и теперь не церемонится. Но это Димыч – он вообще очень наблюдательный, работа такая.

Утро началось как раз с ультиматума. Хмурый ребенок, вместо того, чтобы спешно собираться в садик, явился ко мне на кухню в естественном виде – в трусах и майке – и потребовал завести собаку. Овчарку, разумеется. В противном случае пообещал не умываться, не ходить в садик, школу тоже игнорировать и в результате остаться неучем и лоботрясом. Так и сказал, уперев руки в боки и отставив одну ногу: «Останусь неучем и лоботрясом. Тогда посмотришь». Это все Ларкино влияние. Вчера вечером она позвонила мне рассказать, что Лиза ее драгоценная перестала лежать на боку с грустным видом, и вообще жизнь налаживается. Я в это время развешивала мокрое белье, поэтому к телефону подошел сын. И минут пятнадцать они мило беседовали, как оказалось о собаках вообще и овчарках в частности. Ларка, надо сказать, может разговаривать с кем угодно, независимо от возраста, образования и мировоззрения. Так что и шестилетний пацан ей в качестве собеседника сгодился. Да еще тема такая, интересная для обоих. В общем, в результате разговора ребенок окончательно утвердился в желании стать собаковладельцем, о чем и заявил мне наутро, все тщательно обдумав.

– Мы собаку не прокормим, – попыталась отвертеться я.

– Ничего, будем экономить. Я могу ему свою кашу отдавать. А сам буду питаться в садике.

– То есть, в садик все же пойдешь?

– Придется, если будет собака.

– Это называется шантаж, – сообщила я отпрыску, но он только пожал плечами. – Давай, вечером обсудим?

Он кивнул важно и ушел чистить зубы. Временную передышку я себе обеспечила. За день можно будет обдумать еще разок все доводы против появления в нашем доме собаки. Заодно и Лариску отругать за то, что ведет подрывную деятельность.

Лариска нарисовалась сама. Как только я вернулась из садика, зазвонил телефон. Голос в трубке не обещал ничего хорошего. Ларка рыдала.

– Что случилось? – попыталась я пробиться сквозь ее всхлипы и завывания. – С Лизой что-то?

– Да нет, не с Лизой. Со мной. Она мои сапоги осенние съела.

– Как съела?

Воображение рисовало картины одну чудовищней другой. Маленькая Лиза, впихивающая в себя, как удав, высокие сапоги на каблуках-шпильках.

– Лара, что значит «съела»? Целиком? Твою Лизу надо врачу показать срочно. Что ты молчишь-то?

– А мне не в чем ее к врачу тащить, – вдруг мрачно сообщила Лариска. – Я теперь по ее милости босиком осталась. А на дворе, между прочим, осень. Холодно.

– Ну, у тебя ведь еще ботинки есть, – напомнила я. – Можно какое-то время в них…

– Ботинок тоже нет. Ботинки это животное еще раньше сгрызло.

– А как она добралась-то до них? Тебе же Света велела обувь убрать пока с глаз долой.

– Я убирала. А она научилась шкаф открывать. Овчарки – они ведь очень умные. Сначала ботинки сгрызла. Я ее наругала, думала, она все поняла. Думала, не будет больше. А она ничего не поняла. И съела. Какая-то она неправильная овчарка, глупая совсем.

– Она просто маленькая еще, – заступилась я ни с того ни с сего за совершенно чужую мне собаченцию. – Вырастет, поумнеет.