Вся власть Советам !

- Пришли, товарищи генералы, - сказал он, останавливаясь около ничем не примечательной двери, и облегченно вздохнул. И тут только я понял, сколько неуемной энергии и настойчивости проявил этот здоровяк, чтобы так быстро протащить нас сквозь людской водоворот, клокочущий в Смольном. Едва успев приметить на предупредительно распахнутой матросом двери номер комнаты - семьдесят пятый, я переступил порог и увидел радостно поднявшегося брата.

- Тебя и твоих коллег ждут с нетерпением, - поцеловавшись со мной, сказал Владимир Дмитриевич и, не давая никому из нас, даже перевести дыхание, стремительно провел нас в небольшую комнату, вся обстановка которой состояла из большого, некрашеного стола и жалкой табуретки у входной двери - вероятно для часового. На столе лежала десятиверстная карта, включавшая Петроград, Финский залив, Нарву, Чудское озеро и местность к югу от этого района, - все это я успел рассмотреть, пока, оставив нас в комнате одних, брат вышел через вторую имевшуюся в комнате дверь.

Прошло несколько минут, и дверь эта, только что еще плотно притворенная, распахнулась, и в комнату вошло несколько человек того характерного вида, который в дореволюционные годы был присущ профессиональным революционерам: утомленные лица, небрежная одежда, простота и непринужденность манер. Первым порывисто вошел плотный, невысокий человек с огромным, увеличенным лысиной лбом, очень зоркими и живыми глазами и коричнево-рыжеватой бородкой и усами. Скромный, едва ли не перелицованный, пиджак, галстук в белый горошек, потом сделавшийся известным многим миллионам людей, поношенные башмаки, очень живые руки, пальцы которых так и норовили забраться под проймы жилетки, - все это сразу помогло мне узнать в вошедшем Владимира Ильича Ленина. Таким не раз описывал мне организатора большевистской партии брат, таким я запомнил его по немногим фотографиям, которые хранились у Владимира. Следом за Лениным шли прячущий свои прекрасные глаза за стеклами пенсне, видимо, не расстающийся с потертой кожаной курткой Свердлов, надменный Троцкий, которого я признал по взъерошенной шевелюре и острой, хищной бородке, и не известный мне высокий и очень худой партиец в солдатской суконной гимнастерке и таких же неуклюжих шароварах, чем-то смахивавший на Дон-Кихота. Он оказался Подвойским, о котором я уже слышал как о члене коллегии по организации Красной Армии.

Пожав торопливо протянутую мне Лениным руку, я представил ему приехавших со мной генералов.

Владимир Ильич явно торопился, и я волей-неволей провел церемонию представления главе Советского правительства основных сотрудников моего штаба с той стремительностью, которая в этот ночной час отличала все жесты и манеру говорить Ленина. Рискуя показаться нам невежливым, хотя, как позже я убедился, он был на редкость хорошо воспитанным и учтивым человеком, Владимир Ильич быстро подошел к разложенной на столе карте и почти скороговоркой сообщил, адресуясь ко мне и остальным бывшим генералам, что немцы наступают на город Нарву, а кое-какие конные части их появились уже и под Гатчиной.

- Вам с вашими товарищами, - продолжал Ленин, - надо немедленно заняться соображениями о мерах обороны Петрограда. Войск у нас нет. Никаких, - подчеркнул он голосом. - Рабочие Петрограда должны заменить вооруженную силу.

- Я те думаю, товарищ Ленин, чтобы на Нарву могли наступать значительные силы германцев,- сказал я.

- Почему вы это решили? - спросил Ленин, вскинув на меня свои острые глаза.

- Достаточно сделать простой расчет, - ответил я. - Большая часть дивизий давно переброшена немцами на западный театр войны. Но и те сравнительно небольшие силы, которыми германское командование располагает в ближайших к столице районах, нельзя было так быстро передвинуть к Нарве и Пскову. Следовательно, немецкое наступление предпринято только с расчетом на отсутствие всякого сопротивления и ведется ничтожными силами.

- Совершенно с вами согласен. Немецкое наступление на Нарву мы расцениваем точно так же и потому и готовимся дать ему отпор силами одних рабочих - сказал Ленин и, извинившись, что занят, ушел.

Присутствовавший при разговоре брат мой Владимир Дмитриевич провел меня и остальных генералов в комнату "семьдесят шесть" и предложил в ней обосноваться и заняться разработкой нужных оборонительных мероприятий.

- Ты слышишь? - спросил он меня. Из-за двойных, совершенно заиндевелых стекол в комнату врывались не вполне понятные звуки, похожие, впрочем, на одновременный рев многочисленных фабричных гудков.

- Это заводы и фабрики революционного Петрограда объявляют боевую тревогу, - подтвердив мою догадку, продолжал Владимир Дмитриевич. - В течение ночи Центральный Комитет поставит под ружье пятьдесят тысяч рабочих. Остановка - за разработкой оперативных планов и организацией нужных отрядов.