Вся жизнь и один день

Приходит он, например, к невропатологу со странной фамилией Вальдшнеп (он же и психиатр), а тот говорит:

— Добрый день, милейший Петя (все врачи там были нежнейшими друзьями больных)! Садись! Знаешь — я опять себя плохо чувствую!

— Что с вами? — участливо спрашивает Семенов.

— Голова просто разламывается! Всю ночь новую поэму Иваненки переписывал… чудо, что за вещь! Нигде не напечатана! И не будет!

— Это… (Семенов называет поэму.) Так она же выходит!

— Не выходит! — важно парирует доктор. — И никогда не выйдет, уверяю вас!

(Потом она, конечно, вышла, и ее вскоре забыли.)

— А последний рассказ Юрия Карпова читали? — продолжает доктор Вальдшнеп и переходит на шепот: — Страшно!

— Неужели?

— Уверяю вас! Мрак души человеческой! Куда там Достоевскому!

— Гений! — шепчет Вальдшнеп. — Ну, а вы, Петенька, чем обрадуете нас на следующей выставке?

— Да так… — уклончиво отвечает Семенов. — Пишу.

— Я тоже пишу, — вздыхает доктор.

В его вздохе усталость и многозначительность.

— Роман? — вежливо интересуется Семенов.

— Что вы! Картины я сейчас пишу! Живопись. Меня последнее время все тянет к холсту, и я пишу, пишу, пишу — словно кто водит моей рукой! Но вот что странно: последнюю картину вчера закончил, поставил сушить, забыл — я всегда так делаю, а вы? — поставил, забыл, сегодня смотрю: непонятно что-то! Не могу понять, что, собственно, выразил! Так смотрел — эдак: никак не уразумею… Тогда я ее случайно вверх ногами перевернул — убрать хотел, — и все ясно стало! — доктор просиял. — Вы понимаете? Все встало на место! Гениальная картина…

— И о чем же она, позвольте спросить?

— О, на это трудно ответить! Невозможно! Ведь это не литература, не какое-нибудь там «Иван Грозный убивает своего сына»! Это живопись! Вы меня, Петя, понимаете! — торжествующе заканчивает он и тут же добавляет, без всякой связи: — Вот тоска по вечерам еще мучает… У вас бывает, Петя, передвечерняя тоска?

14

«Странные все-таки у нас взаимоотношения! — подумал Семенов, кончив надувать матрац. — Я его уже пять лет Юрием Ивановичем величаю, а он меня — известного художника — Петей! И ведь младше меня на два года!»

Опустив матрац на брезентовый пол палатки, Семенов расстелил поверх него спальный мешок и стал доставать из рюкзака теплые вещи, складывая их возле изголовья.

15

— Так бывает у вас тоска, Петя? — переспрашивает доктор.

— Бывает, — успокоительно кивает Семенов. — Это бывает…

— Тоска страшная, передвечерняя… отчего бы, а?

— Раздавили бутылочку на сон грядущий? — подмигивает Семенов.

— Что вы, Петя! — важно удивляется врач. — Не пью. Уже десять лет.

— О живописи думали? — в свою очередь важно, таинственно шепчет Семенов. — О потоке сознания в цвете?

— Думал!

— Об ассоциациях, связанных с обилием информации двадцатого века? И опять же в цвете?

— Думал! — радуется врач. — Откуда вы знаете?

— Вот то-то и оно! — загадочно говорит Семенов.

— Что — оно? — пугается врач.

— А то, мой друг, что в слишком сложное время живем! Обилие информации захлестывает нас! Все эти картины, романы, поэмы! И телевизор! Отсюда и тоска…

— То есть — как?

— А так! Всякое может быть…

— Боже мой! Боже мой! — Вальдшнеп охватывает голову короткими ручками, в одной зажат медицинский молоточек. — В какие времена мы живем!

— Времена вовсе уж не такие, — успокаивает его Семенов. — Бывали посложней. Так что не волнуйтесь. И запомните: волноваться надо только до тех пор, пока в этом есть смысл!

Невропатолог-психиатр совершенно убит последним доводом Семенова.

— Волноваться только до тех пор, пока есть смысл? — медленно повторяет он слова Семенова.

— Именно.

— Но… но как узнать: когда кончается смысл?

— А когда уже все пропало! Когда конец — понимаете?

— Понимаю, — в страхе шепчет бедный доктор.

— Ну, мне пора, — встает Семенов. — Поговорим в другой раз…

— Но что же мы напишем вам в истории болезни, Петенька? — спохватывается врач.

— А все слава богу… Так и пишите: слава богу!

— Ну, спасибо вам, Петенька! — Вальдшнеп искренне трясет руку Семенова. — Спасибо за все! С вами, знаете, как-то легче… как-то ясней все… хотя эту мысль — насчет волнения — еще надо бы прояснить… так что заходите! Вскорости же, ладно? Можете даже без записи, я вас без очереди приму! Очень прошу!

— Надо чайку попить, — сказал сам себе Семенов. — Схожу-ка я по воду.

Это выражение — «по воду» — он заимствовал у хохлов, с которыми жил во время войны в казахском колхозе. «За водой пойдешь — не воротишься!» — вспомнил он украинскую поговорку. Над ним там всегда жестоко смеялись, когда он говорил «за водой».

— Схожу-ка я по воду, — с наслаждением, вслух повторил он, вылезая из палатки; и опять повторил: — Надо чайку выпить.

В этом громком говорении вслух было наслаждение долгожданным одиночеством. Наслаждение усталого от жизни и работы человека, разрешившего себе этот отдых с задумчивыми разговорами — с самим собой и вслух.

Семенов достал из-под навеса палатки закопченный в прошлых странствиях котелок и пошел не спеша к семье берез, чтобы набрать вкусной воды в ручье. В самой реке вода тоже хороша была, но в ледниковом ручье еще лучше…