Вся жизнь - один чудесный миг

— Знаешь, душа моя! (это его поговорка) у меня сейчас был ПУШКИН! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счел более ДЕЛИКАТНЫМ (это тоже любимое его выражение) пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился, очень спокоен, с светлым лицом, и когда я спросило бумагах, он отвечал: «Граф! все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире; но если вам угодно, все найдется ЗДЕСЬ (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано МНОЮ (разумеется, кроме печатного) С ОПМЕТКОЮ, что мое и что разошлось ПОД МОИМ ИМЕНЕМ». Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал… и написал ЦЕЛУЮ ТЕТРАДЬ… Вот ОНА (указывая на стол у окна), полюбуйся!.. Завтра я отвезу ее государю… Пушкин пленил меня своим благородным тоном и МАНЕРОЮ (это тоже его словцо) обхождения.

На другой день я постарался прийти к Милорадовичу поранее и поджидал возвращения его от государя. Он возвратился, и первым словом его было:

— Ну вот дело Пушкина и решено!

Разоблачившись потом от мундирной формы, он продолжал:

— Я вошел к государю с своим сокровищем, подал ему ТЕТРАДЬ и сказал: «Здесь все. что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!» Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, а наконец спросил: «А что ж ты сделал с АВТОРОМ?» — Я?.. — сказал Милорадович, — я объявил ему от имени вашего величества ПРОЩЕНИЕ!.. Тут мне показалось, — продолжал Милорадович, — что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: «НЕ РАНО ЛИ?..» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чипом и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг».

Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич, с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах), бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к государыне; а незабвенный для меня Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своей дорогой, а дело исполнялось БУКВАЛЬНО ПО РЕШЕНИЮ…

Ф. Н. ГЛИНКА

Министерство иностранных дел

Коллежскому секретарю Пушкину, отправляемому к главному попечителю колонистов южного края России, ген-лейтенанту Инзову, выдать на проезд тысячу рублей ассигнациями из наличных коллегии на курьерские отправления денег.

Из приказа министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде 4 мая 1820 г.

2

1820–1826

Я жертва клеветы и 　

мстительных невежд…

«Блажен, кто смолоду был молод…»

О, как молод был он в эти дни — горяч и сдержан, вспыльчив и рассудителен, влюбчив и холоден! В сердце его теснятся надежды, предчувствия… Ему двадцать один год. Нет, еще двадцать — скоро у него день рождения. Пушкин встретит этот день безнадежно отрезанным от света, в котором мнил себя блистающим, от друзей, без которых он не мыслил пробыть и часу, от родителей, с которыми расставался он без особой скорби, от брата Левушки, к которому был трогательно привязан…

Он едет навстречу третьему десятилетию своему — такой юный и такой взрослый, еще не до конца осознавая, чем обернется для него и эта дорога, исходящая пылью, и вольнолюбие его молодости, и дерзкие строки-стрелы, не знающие промаха. Навстречу неожиданностям, стихам, любви, смятению едет он.

Он — блажен, он молод смолоду!

…Но вреден Север для меня

Пушкин прожил в Екатеринославе в 1820 г. дней 18, до заезда в Екатеринослав генерала Раевского, который со своим семейством проездом остановился в Екатеринославе по просьбе сына, который хотел повидаться со своим приятелем Пушкиным, которого, по указанию генерала Инзова, нашли в доме или, скорее, в домике, на Мандрыковке. Когда генерал Раевский с сыном вошли в комнату, то их глазам представилось следующее: Александр Сергеевич лежал на досчатой скамейке или досчатом диване. Он был болен. На Раевских он произвел удручающее впечатление при этой обстановке. При виде Раевских у него от радости показались слезы. Раевский выхлопотал ему отпуск, и 4-го или 5-го июля вместе с ними он уехал на Кавказ.

Генерал И. Н. Ингов — петербургскому почт-директору К. Я. Булгакову

Расстроенное здоровье г. Пушкина в столь молодые лета и неприятное положение, в коем он по молодости находится, требовали, с одной стороны, помочи, а с другой, безвредной рассеянности, потому отпустил я его с генералом Раевским, который в проезд свой через Екатеринослав охотно взял его с собою.