Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные молодые, веселые ребята; мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы.
…Кстати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу — но не в канцелярскую, или придворную, или военную — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там, и ничего не делал.
Вскоре по выходе повестей Белкина я на минуту зашел к Александру Сергеевичу; они лежали у него на столе. Я и не подозревал, что автор их — он сам. какие это повести? И кто этот Белкин? — спросил я, заглядывая в книгу. — Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно.
Главное у него — это простота и сжатость рассказа: никогда ничего лишнего…
Вы не поверите, что я с восторгом, давно уже мною не испытываемым, читал это последнее время… — повести Белкина, в седьмой раз в моей жизни. Писателю надо не переставая изучать это сокровище. На меня это новое изучение произвело сильное действие.
Александр ускакал в Москву еще перед Николиным днем и, по своему обыкновению, совершенно нечаянно, предупредив только Наташу, объявив, что ему необходимо видеться с Нащокиным и совсем не по делам поэтическим, а по делам гораздо более существенным — прозаическим. Какие именно у него дела денежные, по которым он улепетнул отсюда, — узнать от него не могла, а жену не спрашиваю. Жду брата, однако, весьма скоро назад. Очень часто вижусь с его женой; то захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда случаются среди белого дня. Застать ее по вечерам и думать нечего; ее забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге, и прозвали ее Психеею, с легкой руки госпожи Фикельмон.
СЕКРЕТНО
Чиновник 10 кл. Александр Пушкин 24 числа сего месяца выехал отсюда в С. Петербург; во время жительства его в Пречистенской части ничего за ним законопротивного не замечено.
Смирдин, переместив свою книжную лавку от Синего моста на Невский проспект, пригласил всех русских литераторов, находящихся в Петербурге, праздновать свое новоселье, — на обед. В пространной зале, которой стены уставлены книгами, — это зала чтения, — накрыт был стол на восемьдесят гостей, В начале шестого часа сели пировать. Обед был обильный и в отношении ко вкусу и опрятности довольно хороший, Это еще первый не только в Петербурге, но и в России по полному (почти) числу писателей пир и, следовательно, отменно любопытный; тут соединились в одной зале и обиженные, и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики…
Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием Северные Цветы некоторые стихотворения его, и между прочим Анчар, древо яда, без предварительного испрошения на напечатание оных высочайшего дозволения.
…Я всегда твердо был уверен, что высочайшая милость… не лишает меня и права, данного государем и всем его подданным; печатать с дозволения цензуры.
Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс… поспешал, как черепаха, а иногда даже, как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и неслыханная вещь — их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву.
…Приехал в Москву, поскакал отыскивать Нащокина, нашел его попрежнему озабоченным домашними обстоятельствами. Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской; княгиня завезла меня во французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости. Приехал к Оберу и заснул в 10 часов вечера… Видал Чаадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал… Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя!