Всячина

Угу. Чисто. Только пылью пахнет. Остро пахнет пылью. И пыль эта — везде.

— О. Психа нашего сюда, — спокойно говорит командир. — Ну, что, прикомандированный, твоя работа начинается. Вон она, под кроватью — твоя работа.

Командир скидывает сферу и присаживается у стены. Машет остальным — вольно, мол, рассупоньтесь. Смотрит на часы, сводит брови, высчитывая.

— Полчаса перекур.

Но тут же вдруг подхватывается с места, шипит матерное, но тихое, чтобы не напугать ребенка, спрятавшегося под кровать. Стучит пальцем по наушнику, шепчет в микрофон, смотрит невидящим взглядом в пространство. Потом тычет пальцем в Алекса и Мелкого.

— На выход. Проверить!

Сам замирает у двери, вслушиваясь. Остальные скапливаются возле него. Что за дела? Какие-то проблемы?

Вдруг он как-то резко ослабевает, сползает по стене, шало смотря вокруг.

— Черт…

И все понимают, что связи с бойцами тылового охранения нет. И неизвестно, что там и как на улице и во дворе. И теперь нет больше никакой уверенности в тыле. То есть, уверенность как раз есть, только уже совсем иная.

Командир поднимает голову. Он зол и встревожен, как никогда.

— Ждем темноты. Отдыхаем. Проверяем оружие. В темноте прорываемся.

Отдыхаем, значит, отдыхаем. Это дело такое. Пока можно — надо вздремнуть. Опять же глаза будут лучше в темноте смотреть. А бой в темноте — это зрение, чувства и опыт. Опыта им не занимать. Пацаны наши, похоже, совсем пропали. Это плохо. Такие потери…

Командир сидит у двери и вслушивается в эфир. Остальные повалились вдоль стен. Двое, кому первыми на караул — на кровать. Всем спать. Всем, кроме тех, кто при деле.

…

Психом его сразу назвали. Так всегда, кстати. Хоть с армейскими пойдешь, хоть с внутренними, хоть с разведкой какой сверхсекретной — все говорят «Псих». С самого первого знакомства. Ну, и нормально, в принципе. Сразу знаешь, что зовут именно тебя. И опять же — уважение какое-никакое. «Психа» уже знают.

— Привет, к тебе можно? — присел у кровати.

…

— Погоди, я сниму каску. Это просто каска, понимаешь? Она не страшная.

…

— Вот, и автомат мне здесь не нужен будет. Ты же — свой. Правда? А свой в своего не стреляет. Это я так шучу. А ты оружие любишь? Могу дать подержать пистолет. Но только без патронов, ладно? А то нажмешь случайно, устроишь тут шум… Чхи! Сколько у тебя тут пыли…

— Тс-с-с! Шуметь нельзя! Бабайка рассердится! — шепчет из самого темного угла чумазый мальчишка лет пяти и прижимает грязный палец к губам.

Вот же родители бывают! С детства ломают детскую психику разными «бабайками» и прочими ужасами. Ну, хоть не милиционером теперь пугают… Хотя, все равно неправильно — нельзя детей воспитывать через страх.

— Бабайка большой? — спрашивает шепотом Псих, подползая вплотную к мальчишке.

Тот кивает, прислушиваясь с опаской. Явно так прислушиваясь, напоказ, как в кино, чтобы было видно — прислушивается.

— Но он же один — бабайка?

Малец задумывается. Потом опять кивает. Старательно так. Но молча. Боится?

— Вот. Он один. Очень страшный, сильный, но всего один. А нас тут много. Вон, сколько солдат пришли тебя спасать.

— Папа позвал? — осторожно спрашивает мальчик.

Чумазый какой. Да и откуда тут быть чистоте — под кроватью? Небось, плакал. Скулил потихоньку, вытирая руками слезы и сопли. Вон, все лицо теперь, как у настоящего спецназовца. Боевой раскрас такой — в грязную полоску. Ждал, значит, и плакал…

— Ага. Папа позвал, а мы сразу и пришли. Только далеко было идти. Поэтому долго.

— А бабайка? — он осторожно выглядывает из-под кровати и осматривает прилегших вдоль стен здоровенных обвешанных оружием бойцов.

— А мы твоего бабайку прогоним. Вот сейчас все отдохнут, встанут, и мы вместе прогоним бабайку.

— Бабайка большой, — с сомнением говорит малыш.

Нет, все же до чего они смешные, эти дошколята. Вот только тут психолог нужен был детский. А послали его, Психа. Думали о психологической помощи населению. Только населения тут нет никакого. И не спросишь ведь этого малька, где его мама и папа.

— Бабайка большой, — соглашается Псих, растянувшись на спине и смотря в прогнувшуюся под весом бойцов кроватную сетку. — А нас все равно много. И у нас автоматы. Знаешь, как здорово бьет пуля в девять миллиметров?

— Больно?

— Ха! Еще как больно! А если все сразу начнут пулями в бабайку? Он же сам тогда испугается и убежит.

И самое главное — это же никакой не обман. Не страшны спецназу никакие детские бабайки. Им и настоящие террористы не страшны. Все лягут, если нужно, а последнего жителя поселка вытащат. Поэтому можно спокойно лежать и шептаться с пареньком. Он, вроде, отмяк немного. Прижимается к плечу, шепчет в ухо.

— Бабайка большой. А ты, что, совсем не боишься бабайку?

— Я тоже уже большой, — отвечает Псих. — Мне двадцать пять лет, представляешь? Тебе пять, да? Я в пять раз больше тебя! Поэтому я не боюсь бабайку. А вот они еще больше! Они совсем никого не боятся! Никого-никого!