Всякий капитан - примадонна

Анцифер не спешил представляться, с удовольствием разглядывал ее, угадывая под шелковым халатиком небольшую грудь. Еще он чувствовал ее запах, ощущал его не как человек, а зверем определял. Очень тонко классифицировал. Запах подмышек, рук, увлажненных перед сном кремом, запах живота… Она пахла тем запахом, который сводит зверя с ума.

– Вы что-то принесли? – поинтересовалась она, приняв молодого человека за курьера.

Какое-то время он не отвечал, а когда она слегка занервничала, сказал:

– Я Анцифер, Алина. Помнишь?

Она вздрогнула от редкого имени, совсем занервничала, вглядываясь в его глаза, а потом повела головой, заставив волосы переплыть с одного плеча на другое. Она почти узнала его.

– Птичик?

– Да, Алина. Это я, здравствуй.

– Боже мой! – Она оцепенела от нахлынувшего прошлого, так и стояла почти раздетой на холодной лестничной клетке.

– Простынешь, – предупредил он. – Ты не одна?

– Да-да, конечно, проходи!.. Я одна.

Пока она была в ванной, он сидел на корточках возле ее разобранной кровати и нюхал постельное белье, зарываясь в него носом, трогая еще теплые простыни длинными пальцами больших рук.

Его нос с неудовольствием обнаружил остатки мужского запаха, резанувшего по рецепторам кислотными молекулами.

Анцифер пересел на стул и оглядел маленькую квартирку – со старым ремонтом, с глупой тряпичной люстрой, свисающей с потолка слишком низко, – она ему не понравилась. Но юноше было плевать на жилье, сейчас он жадно вслушивался в доносящийся из ванной комнаты шум душа. Он ждал…

Она вышла, вся свежая, как весеннее утро. Расчесанные снежные волосы пахли яблоками, как много лет назад, когда она целовала его в макушку перед сном. В тонких спортивных штанах, в белой маечке, с чуть заметными сосками под хлопковой тканью, она выглядела совсем юной, как и в прошлой жизни.

– Ну, здравствуй, Птичик! – Она улыбнулась. – Ты так вырос, тебя совсем не узнать! Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?

– Пятнадцать с половиной, – уточнил он. – Меня так давно никто не называл, Птичиком!..

– Если не нравится, я не буду.

– Ты можешь называть меня как хочешь.

– Спасибо. Будешь завтракать? Кофе, чай?

– Я ел. Кофе заставляет мое сердце стучать быстрее… Чай я не люблю.

– Ладно… Мне надо съесть что-то. Я много пью кофе. Мое сердце стучит медленно.

Он смотрел, как она ест, вдыхал запах кофе.

– Ты помнишь, какой сегодня день? – спросил.

– Нет, – ответила она, не опуская глаз.

– Пять лет назад умер Нестор, мой отец, твой любовник.

– Я не запоминаю дат! – ответила жестко, будто хлестнула плетью.

Она понравилась ему такой.

– Ты живешь в его квартире.

– Это моя квартира, мальчик!

Он улыбнулся.

– Тебя мать прислала, мальчик?

– Я сам пришел. – Он улыбнулся шире, показывая крепкие зубы. – Ты не хочешь вспоминать отца?

– Я помню его. – Она слегка раскраснелась. – Ты пришел рассказать, что он спал с мной?

– Нет. Я просто убедился, что ты помнишь его.

– Мне было девятнадцать, когда мы с ним познакомились. – Она отправила в раковину тарелку с недоеденной яичницей, вызывающе встала перед Анцифером, скрестив на груди руки. – Зачем ты пришел? – стояла, глядя ему в глаза. В них, цвета стали, жестких и цепких, она не могла отыскать того чувствительного мальчика, которым Анцифер был пять лет назад, – со слезой, с надрывом сердца.

Она слишком поздно поняла, что близко к нему подошла.

Молниеносно, молодым зверем, он обхватил большими руками ее узкие бедра и, словно игрушечную, рванул на себя, уткнув лицо ей в живот.

От неожиданности она не смогла даже крикнуть. Лишь рот открыла, чувствуя на своих ягодицах сталь его пальцев.

Он поднял ее и понес из кухни на ковер рядом с кроватью.

Сильные руки с необыкновенной легкостью стащили с нее одежду. Она молча сопротивлялась, корябая его кожу острыми ногтями.

Наконец спазм отпустил ее горло:

– Черт… Что ты делаешь, скотина?!

Несмотря на происходящее, на проникшие в нее пальцы, жадно ищущие что-то внутри ее тела, она не боялась. В ее голове по-прежнему возникал образ десятилетнего Птичика, нервного и нежного.

Он придавил ее к ковру, подмяв всю под себя, как медведь, собирающийся задрать овцу.

– Перестань, скотина! – сопротивлялась Алина.

Она увидела, как ее правая грудь почти целиком пропала у него во рту. Она даже засмеялась, как будто фокус увидела хитрый.

С необыкновенной легкостью он перевернул ее под собой, а потом что-то огромное вошло в нее до ложечки, так что она против воли застонала, и в этот влажный стон он переместил пальцы руки своей, трогая ими ее зубы и горячий язык.

– Что ты делаешь?.. – по инерции продолжала спрашивать она, но это уже не было вопросом, лишь разнообразием стона, отключающего ее мозг…

Она еще успела спросить «почему не в кровати?», но ответа не получила. Ее мыслительные процессы и тело перестали быть подконтрольными. Она почти умерла, отставив вместо себя одну эмоцию. Эта эмоция была столь многогранной, столь объемной, что выпирала в четвертое измерение. Время перестало существовать, мысль погибла, даже вечность сжалась в мгновение.