Всё будет хорошо

Чисоев сорвался с места. Крупный, сильный, в последние годы слегка заплывший жирком мужчина метался, как зверь, от ступенек, ведущих в корпус, до ствола ели-великанши — и обратно. Бил кулаком в дерево, ободрав костяшки до крови и перемазавшись смолой. Пинал ступеньку ногой, хрипло матерясь — мягкий носок туфли не спасал пальцы. Казалось, он хотел этого: движения, крови, боли. Словно платил какую-то цену, предъявленную безумным, безжалостным кредитором. Геныч отошел подальше, не в силах оторвать взгляда от беснующегося Чисоева. Звонок мобильного он услышал не сразу.

— Геныч на связи. Что?

Он не мог поверить.

— Что?!

— Что?! — эхом повторил Артур, кидаясь к юристу.

У Геныча пропал голос.

— Говори!

Две требовательные руки схватили Геныча за плечи. Затрясли — так пес, играя, трясет матерчатую куклу. У Геныча лязгнули зубы. Запрыгали очки на носу. Кровь ударила в голову, вскипела, наполнила виски грохотом. Хорошо, подумал Геныч. Хорошо, что неотложка. Примут сразу. Когда инсульт, хорошо, если сразу.

Он знал про инсульт все: готовился заранее.

— Ну?!

— Нацбанк, — выдохнул Геныч. Больше всего на свете ему хотелось лечь и сдохнуть. — Они отозвали банковскую лицензию. Уже назначили ликвидатора.

— Какой банк?

— Наш, Артур. В смысле, твой…

Его отпустили. Держась за сердце, Геныч смотрел, как Артур меняется в лице — хоть сейчас в пансионат, к Генычевой маме. Если он спросит про Оленьку и Сережу, подумал Геныч, я сбегу. Я пробегу марафон с олимпийским рекордом. Видеть, как железный Чисоев, волк среди волков, сходит с ума, было невыносимо.

— Так не бывает, — сказал Артур.

Геныч кивнул.

— Ты пил коньяк? — спросил он.

— Да. С главврачом.

— Ты же не пьешь коньяк?

И я, мелькнуло в голове у Геныча. И я к маме, в байковой пижаме.

— Раньше не пил, — сказал Артур. — Теперь у меня новая жизнь.

20 лет назад

…земля тебе пухом, дорогой Рустам!..

Рустам Чисоев оставил Махачкалу летом шестьдесят восьмого.

Перебравшись с женой и маленьким Шамилем на новое место жительства, променяв «Буревестник» на «Динамо», а золотые пляжи Каспия на тьму мелких, дурно пахнущих речушек, он сразу перешел на тренерскую работу. За три месяца до переезда Рустам — еще на родине, где, как известно, горы в помощь — взял серебро на чемпионате СССР по вольной борьбе, уступив лишь Медведю из Минска. Лечь под белоруса, чьим отцом был асфальтовый каток, а матерью бетономешалка — да, обидно, но не стыдно. Рустам так долго убеждал себя, что не стыдно, и что не проигрыш явился причиной смены места жительства, а условия, предложенные руководством спортобщества и одобренные в Министерстве…

Короче, сам поверил.

Артур родился под Новый год — во время переезда жена Рустама ходила беременной. Шамиль поначалу отнесся к брату с отменным равнодушием. Куда больше юного, вспыльчивого, гордого Шамиля занимали тренировки и упрямое желание сверстников доказать, что Рустамыш хоть и тренерский сынок, а тефтель. Шамиль не знал, что значит тефтель. Шамиль очень обижался. Когда, пять лет спустя, отец привел в зал Артура, кто-то опрометчиво назвал тефтелем новичка. Этого хватило, чтобы Шамиль избил дурака всмятку, а потом взял брата под опеку. Что значила в его понимании опека? — пахота до кровавого пота и никаких поблажек.

Отец одобрил.

Шло время. Артур рос крутым, Шамиль — великим. Чемпион города, области, страны, Европы… Иногда — реже, чем хотелось бы — стареющий Рустам возил сыновей в Дагестан: хвастаться. За Шамиля ему простили отъезд. «Сердце мое! — говорил Рустам рыдающей жене, когда та преграждала мужу путь на вокзал. — Ну что за глупость: горячий регион? Кебаб, вино и друзья! Горячие объятия! Горячий шашлык! Кто в Махачкале обидит Чисоевых? Самоубийца, да? Меньше смотри телевизор, сердце!» Жена плакала и цитировала новости: в Цумадинском районе убит тот, в Гунибском районе застрелен этот, в Табасаранском районе…

Сыновья ждали на улице.

Болезнь подкралась со спины, как и подобает трусу. Рустам боролся до последнего. Все чаще он вспоминал минского Медведя, которому двадцать пять лет назад проиграл чемпионат СССР. Болезнь ломала круче могучего белоруса. Рустам ходил по палате и мычал: лошадиная доза промедола не спасала. Врачам говорил: это я пою. В горах так поют, когда радуются. Сыновей поднял, отчего не радоваться? Он был еще жив, когда наверху приняли решение о проведении открытого турнира в его честь. «Памяти Чисоева», — подразумевалось, но не озвучивалось. Что ж, сверху видно все: Рустама Чисоева похоронили за два месяца до проведения турнира.

Шамиль и Артур записались в участники.