Всё будет хорошо

— Сейчас узнаешь! — указательный палец Чисоева стволом пистолета уперся в грудь стушевавшегося остряка. — Леопольд, выходи! Выходи, подлый трус!

От его хохота Вовка побледнел. В юности Владимир Чиж пять лет оттрубил санитаром в психбольнице, в отделении для буйных. Он знал, кто так смеется.

— Только я это… — счел нужным предупредить жилистый, долговязый Вовка, деловито разминая ноги. — Я ж бить буду, Артур Рустамович…

— Бей!

— Ага, бей… у вас, небось, переговоры, а вы с фингалом…

— Бей, дурила! За каждый фингал даю премию!

— Буду стараться, Артур Рустамович. Вы уж не забудьте про премии…

— Порадуй шефа, Чиж!

Вовка затанцевал, закружил по залу. Стрелял ногами с безопасной дистанции: прямой, боковой, в прыжке. Артура он не доставал — так, баловство, разведка боем. Но и Чисоеву не удавалось сблизиться с вертлявым Чижом. Он маневрировал, низко пригнувшись, раз за разом отдергивал голову, когда Вовкина пятка разбойничьим кистенем пролетала рядом. Верткий, зараза. Кузнечик, мать его. Брыкается…

Удар в грудь Артур проморгал. Пятка Чижа оказалась твердой и убедительной, как дубовая киянка. Из легких вышибло воздух, Чисоева унесло назад, он едва не сел на задницу. Окрыленный успехом Чиж подскочил ближе, крутнулся на опорной, желая с разворота заработать премию, а то и две. Нырнув под удар, Артур с ревом ухватил Вовку между ног, вознес над собой — и завертел волчком. Кто-то из зрителей охнул, живо представив себя на месте кузнечика.

Чиж взлетел, грохнулся и оказался погребен под рычащим медведем.

— Шеф, хорош! — крикнул Стас.

— Он сдается!

Красный туман перед глазами редел медленней, чем хотелось бы. С опозданием Артур понял: задыхаясь, Вовка отчаянно лупит шефа ладонью по бедру. Он слез с Чижа, протянул ему руку: вставай, мол. В голове крутилась дурацкая фраза из школьного курса литературы: «Добрые люди от него кровопролитиев ждали, а он чижика съел!» Чехов это сказал или Толстой, Артур не помнил.

— Яйца на месте?

— Всмятку, — просипел Вовка. — И премия накрылась…

— Будет, — пообещал Артур. — Купишь новые. Следующий!

Чиж помедлил и ухватился за протянутую руку. Поднимаясь, он старался не смотреть в глаза Чисоеву. «Поддался! Он поддался, скотина! — гулким набатом ударило в виски. — Они все мне поддаются!»

— Ну, кто?! Кто еще?!

Он с головой нырнул в безумный водоворот — хрип, сопение, кипяток соленого мужского пота. Менялись соперники, Артур не замечал пропущенных плюх и ссадин от сорванных захватов — для него все слилось в один-единственный поединок без конца и начала. В пьяную, жестокую круговерть, имя которой — жизнь. Другой жизни у него не осталось. Он швырял и ломал, на полную, на всю катушку, как в последний раз. Так было два десятка лет назад, когда Артур Чисоев рвался к финалу. К победе на турнире, посвященном памяти его отца. К праву первородства, которого он был лишен. Он мог лишь выгрызть зубами, вырвать первородство у судьбы, и то на краткий миг.

Любой ценой!

Стены зала, размещенного в цокольном этаже офиса, выгнулись чашей, призовым кубком — исполинской ареной. Сверху, с края чаши, за сыном следил бронзовый отец. Рустам Чисоев плакал. Рустам никогда не плакал при жизни, но все однажды случается в первый раз. От слез отца Артур рычал и зверел. Он не чувствовал боли. Не знал усталости. Он мог все! Бросок, переворот, проход, туше — ты видишь, отец?

Нет, ты видишь?!

Поясница. Колени. Плечи. Локти. Живот. Мышцы и связки. Суставы и сухожилия. Скорость и резкость. Сила и реакция. Ничего не болело. Все служило верой и правдой. Войдя в возраст, Артур старался поддерживать форму, но больше «качался», выходя на ковер редко, без фанатизма. Боялся порваться, слечь в реабилитацию. Сегодня страх сгорел в огне дарованной свыше уверенности. Все вернулось — и вернулось с лихвой! Так боролся Шамиль в молодые годы. На ковре Шамиль всегда был лучше младшего брата…

Отчего ты плачешь, отец?!

Да, ты прав — это финал. Остался последний соперник.

Артур знал, что справится и с ним.

23:55

…подарок Шамиля на сорокалетие…