Всё, что имели...

Работая, Степанида думала о дочери, но поминутно мысли ее возвращались и возвращались к Терентию Силычу, не жалевшему для нее ни денег, ни ласк. Деньги, правда, она сама зарабатывала: там — купит, здесь продаст… Но без него какая же купля-продажа? Он — всему голова, он — добытчик, с его помощью сыпались и сыпались к ней в руки сотенные… Иногда, прижимаясь к нему, она шептала: «И откуда ты такой взялся? У меня дочь невеста, а я с тобой сама, себя невестой чувствую. Вот скажи — бросай все, иди за мной на край света, брошу все и пойду».

Он посмеивался: «Мы, Степа, до таких глупостей не дойдем, головы не потеряем, потому как мыслим здраво».

— Что ж, правильно, шептать все можно, а до дела дойдет — головы не теряй…

Вечером вернулась Арина, стала нахваливать здешние горы, а ей, Степаниде, ни к чему эти речи о горах, она заботливо наставляла:

— Ты вот что, ты делай так, чтоб дальше быть от стрельбы. Госпитали — они и у нас есть, и в других городах, где про светомаскировку не знают.

— Где служить, это от меня не зависит, — ответила Арина.

— Оно, конечно, зависит от начальства, а начальство кругом одни мужики…

Арина улыбнулась.

— Женщин тоже много. Почти все девчата с нашего курса мобилизованы в армию.

— Девчата — ладно, я про мужиков… Ты-то у меня красивая, видная, так что сама должна понимать.

— Не беспокойся, мама.

— Ох, доченька ты моя милая, а кто ж побеспокоится о тебе, как не мать. — Степанида метнулась к швейной машине, достала из ящичка золотые сережки. — Это тебе, Аринушка, ты когда-то мечтала о серьгах, — сказала она.

— Ой, какая прелесть! — восхитилась дочь. — Откуда они у тебя?

— Откуда, откуда… От матери, от бабушки твоей.

— Что-то раньше я не видела.

— Лежали, есть не просили, — приврала мать, и ей вспомнилось, как однажды в городе, на вокзале, эвакуированная женщина с тремя детьми показывала эти сережки, предлагала купить или обменять на что-нибудь съестное. «Детки мои голодные-преголодные, а младшенький захворал вдобавок», — жаловалась и горевала женщина. Степаниде и сережки понравились, и стало жалко беженку. Она достала из корзинки две банки мясных консервов, буханку ржаного хлеба, пачку печенья и протянула ей: «На вот, возьми за сережки». Как обрадовалась женщина!

— Нет, мама, не нужны мне сережки, не на гулянье уезжаю, — отказалась Арина.

— Ох, на войну идешь, доченька, на распроклятую войну, кровинушка ты моя разъединственная, — расплакалась мать, а потом, спрятав сережки, сказала: — Давай-ка садись ужинать.

— Подождем. Папа скоро придет, — возразила Арина.

Он пришел поздно, виновато сказал:

— Извиняй, дочка, задержался, работа срочная была.

— Дочь уезжает, а тебе и заботушки мало, — попрекнула мужа Степанида.

Утром с поезда Степанида пошла с дочерью в ее общежитие, рассуждая по дороге о том, что надо все силы положить, а чтобы Арина осталась в каком-нибудь тутошнем госпитале. В этом поможет ей Терентий Силыч. Он-то все может!

В комнате общежития стояли пустые железные койки, была заправлена лишь сиротливая постель Арины. Лежала на постели записка. Арина прочла ее, грустно сказала:

— Девчата еще вчера уехали. — Открыв тумбочку, она вынула сверток. — Ты смотри, мама, девочки мою пайку хлеба оставили, а вот маргарин и сахар. Можно позавтракать.

Степанида усмехнулась про себя, подумала: «Удружили… Ничего, есть что на зубок положить». После завтрака Степанида сказала:

— Ты пока отдыхай. Твой военкомат никуда не уйдет. Сбегаю на рынок и кой-чего куплю тебе.

Чувствуя себя так, будто за плечами выросли крылья, Степанида мчалась по знакомой улице к заветному дому, где квартировал Терентий Силыч. Соскучилась она, истосковалась… Дочери сказала, что на рынок пошла, а рынок-то совсем и не нужен, все, что надо Арине, есть в доме у Макаровны.

Степанида привычно отворила калитку, взбежала на крылечко, постучала, услышала унылый голос хозяйки:

— Кто там еще?

— Я, Макаровна! — откликнулась Степанида. Погромыхав запорами, хозяйка вышла и неожиданно запричитала:

— Ой, Стешенька, ой, беда, ой, горе…

— В чем дело? Что случилось? — удивленно спросила Степанида и сразу подумала о хворой сестре Макаровны.

— Терентия Силыча, благодетеля нашего, арестовали… Только пришел он, только сел с дружками поужинать, а тут и вот она, милиция… И пошли по чуланам лазить, в сараи да в погреб заглядывать, — со слезами на глазах рассказывала хозяйка.

Потрясенная Степанида слушала и ничего не понимала. Понятно ей было только одно: окажись она тогда в доме с Терентием Силычем, ее тоже арестовали бы… Не прощаясь, она бросилась прочь, и на улице казалось, что за ней кто-то гонится. Она достала платок, по-старушечьи закутала им голову и, пугливо озираясь, сворачивала то в один переулок, то в другой, плутала по городу и только в полдень пришла в общежитие.

Знакомая дежурная сказала, что Грошева ушла в военкомат и просила подождать.

— Вот ключ, иди и ожидай.

В комнате Степанида заперлась на замок, глянула на пустые койки, и редкие сетки на них показались ей тюремными решетками… Она повалилась на дочкину постель, зажала руками голову.