Всё к лучшему

А он так и оставался уполномоченным. К людям не цеплялся, сам не арестовывал, разбирал конфликты и доносы. Но не усердствовал. Он тоже хотел жить.

Между тем к концу сороковых годов партизанские группы заметно поредели и выродились в обычный бандитизм. Их семьи, как правило, уже вывезли в Сибирь, и опираться было не на кого. Каждый просто выживал. Оно, конечно, везде одинаково: что в лесу, что за лесом. Но когда травят, выжить труднее.

«Братья» приходили на хутора, забирали продукты, вещи и уходили. Вскоре никого и не осталось. Почти никого. В окрестных лесах продержался только один, последний. Сдаться он не мог, потому что во время большой войны расстреливал людей, которых он за людей и не считал.

А кто их считает, кроме армии, тюрьмы и избирательной комиссии? Да и то по головам или голосам.

Вот и бродил он, уже один, с оружием, одичав и еще более озверев. Грабил и даже насиловал. Ну да, эстонских крестьянок. Других не было. А они что, не женщины?

Выловить его не могли, а посылать целую часть для операции было накладно и не с руки. Свободных солдат у власти не бывает. Свободные – они не солдаты.

Но уполномоченный не мог спокойно спать, пока в округе шатается вооруженный человек, которому уже нечего терять. И тогда он вызвал к себе бывшего полицая, которого не тронули. Дернули поначалу, попугали, но оставили на свободе. Тот не убивал и не бил никого. Такой, как почти все в округе. Работать на хозяйстве не умел. Вот и разбирал конфликты и доносы. Тоже был уполномоченным. Только при немцах.

Они поговорили по душам. Это было нетрудно. И бывший полицай согласился найти и убить последнего партизана, ставшего от жизни такой уже бандитом. Бывший полицай тоже хотел жить.

И ушел в лес. Окрыленный и уже будучи секретным сотрудником. Значит, снова приобщенным к власти и к своему будущему.

Опять светлому. Как глаза слепца.

В лесу он нашел кого надо и рассказал, что власти пришли и за ним, но удалось бежать.

– Оставайся, – ответил, выслушав, партизан-бандит. – Вдвоем легче… – Он тоже хотел жить.

И в первую же ночь, а чего тянуть, бывший полицай достал наган, полученный от уполномоченного, и исполнил в затылок товарищу свой долг перед новой властью. На том дело и закрылось.

И пошла жизнь. И даже, со временем, слава. Потому как некий писатель, повинуясь огню сердца и подогреву заказа, написал книгу о борьбе с эстонскими «лесными братьями». На основе реальных событий. Была она документальной повестью, а не абы что, из головы. И там описывалась героическая операция уполномоченного по уничтожению самого матерого врага в округе, последнего «лесного брата». Без полицая, разумеется.

А потом, когда уполномоченный уже давно стал бывшим и ушел на пенсию, чтобы сажать не людей, а розы, все вдруг перевернулось. Эстония стала независимой, «лесные братья» – героями, а те, кто с ними боролся, – коллаборационистами и врагами.

И какие-то следователи и судьи, еще из бывших советских, по долгу службы, а не совести, подняли «дело» уполномоченного. Служба у них осталась та же, только долг поменялся. Это называется профессионализмом. И служением закону.

Юристы начали давить на старика, что на нем кровь. Не красная, конечно, а человеческая. Да еще героя-борца. Последнего партизана.

– Да вы что, – сначала удивился он. – Я никого не бил, не убивал. Выполнял свою работу, как и вы сегодня. Откуда эти обвинения?

– А вот, – сказали следователи. – Книжка. И в ней черным по белому написано, что документальная повесть. Значит, факт налицо. И к тому же исполнитель уже признался.

А бывший полицай, тоже доживший, но до лучших времен, охотно поделился тем, как его вызвал начальник, как грозил и пытался заставить сделать то, что было сделано. Убить эстонского героя. Но он героически отказался. И партизан-патриот, сражавшийся один против всех врагов, погиб от руки того же уполномоченного или кого-то еще.

– Где моя роспись о получении пистолета? – резонно спрашивал бывший полицай.

– Да какая роспись в то время? – удивлялся уполномоченный. – Вытащил из стола и дал на дело. Под свою ответственность. А потом забрал обратно.

Но бывшему полицаю поверили сразу. Все-таки пострадал человек от режима. И писали о нем только в протоколах допроса, а не в книгах. Уполномоченного, в его уже очередь, долго вызывали куда надо и называли военным преступником, убившим национального героя послевоенного Сопротивления.

Но доказать не смогли и оставили в покое. В смысле, на свободе. Все равно человек уже не живет, а доживает.

И, в конце концов, власть тоже когда-нибудь опять может перемениться. Это только память бывает вечной. Пока не умрет последний свидетель.

А в книжках чего только не напишут.

Особенно в документальных…

КРОЛИКИ

(БЕЛАРУСЬ, 2010)

– Как дела? – спросил я для приличия. Надо же что-то сказать.