Всё как у людей

Паша проснулся на боковой полке плацкартного вагона и посмотрел на часы. До Москвы оставалось еще двадцать минут. Колыбельная, ритм которой отбивали ночью колеса поезда, превратилась теперь в какую-то странную фри-джазовую композицию. Поезд дергался, скрипел и немелодично постанывал. За окнами мелькали однообразные полуразрушенные постройки. На их ветхих стенах красовались надписи: «Стройматериалы», «Путин вор», «Продукты оптом», «ЛДПР», «Тамада-баянист». Паша поднялся и, стараясь не терять равновесия, отправился в туалет. Он приехал в Москву из Санкт-Петербурга. Его откомандировали в Королев, где он должен был провести профилактику центрифуги, которой пользовались для тренировок будущие и действующие космонавты. Умываясь, Паша думал о своей работе, об оставленной в Питере девушке, об автомобильном кредите и о том, что неплохо было бы сэкономить суточные, хотя бы на еде. Вечером того же дня Паша сидел в камере и единственно ценными для него вещами были вода и сигареты.

Днем всех погрузили в «пазик» и повезли в суд. Нас сопровождали омоновцы с дубинками, со щитами и в шлемах. На сиденьях были разложены модернизированные АК. Не знаю, за кого нас принимали менты, но было ощущение, что это они нас боятся. В «пазике» было душно и одновременно очень холодно. Уверен, что ни один инженер, разрабатывающий сегодня энергоэффективные системы, не знает, как добиться такого эффекта.

Усатый Кабан отправился с нами. Он был благодушен и вел себя, как нежданно приглашенный на свадьбу троюродный дядюшка, которого шапочное знакомство с новоиспеченными родственниками заставляет веселиться слегка натужно и не вполне искренне. Когда мы подъехали, оказалось, что суд переполнен. Наш автобус припарковался у главного входа, и мы увидели, что через двери в ту и в другую сторону проходят интеллигентного вида люди в сопровождении полицейских. Кто-то кричал из окна второго этажа:

— Беспредел! Нас, адвокатов, не пускают в зал суда! Только что выгнали журналистов! Что происходит?

Человек в окне неожиданно исчез. Окно захлопнулось.

В дверь автобуса кто-то постучал. Менты открыли.

— Здравствуйте, — сказал седой мужчина, заглядывая в салон. — Ребята, — обратился он к нам, — вам еда нужна?

— Нет, — говорю, — спасибо. Еда есть.

— А что-нибудь нужно?

— Почитать бы чего-нибудь, — попросил Федя.

— Сделаем, — сказал седой и исчез.

Через полчаса у нас образовалась небольшая библиотека: Цветаева, Бунин и «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу.

Кабан сходил в суд и принес нам новость.

— Короче, парни, — произнес он серьезно, — я договорился с судьей. Ситуация такая: признаётесь виновными — и вас отпускают со штрафом в пятьсот рублей.

— А если не п-признаёмся? — спросил Герман.

— Пятнадцать суток гарантировано.

— А в тюрьме сейчас макароны, — произнес Радист печально и снова ушел в себя.

Я позвонил знакомому адвокату.

— Юра, — говорю, — привет. Тут менты говорят, что нас отпустят, если сознаемся. Похоже на «прокладку». Ведь если я сознаюсь, то будет повод меня «закрыть».

— Нет, — ответил Юра, — скорее всего, так и есть. В общем, если хочешь попасть сегодня домой, признавайся во всем.

Короче, часа через два нас стали вызывать по одному и выводить из автобуса. Судили быстро. Через пятнадцать минут каждый, кому удалось предстать перед судьей, навсегда исчезал из нашей жизни. Так бесследно исчез Котов. Бушма махнул нам на прощание рукой, мы видели его размытый инеем силуэт в заднем окне «пазика». Наши ряды стремительно редели. Настю тоже отпустили. Она до самого вечера носила нам продукты и артикулировала о чем-то Саше, который нежно смотрел на нее через окно. Как выяснилось потом, все женские камеры в спецприемнике были заняты мужчинами. Настю просто некуда было селить.

Под вечер нас осталось совсем немного. Я говорил Илье:

— Ну что? Будем сознаваться? Все равно ведь мы ничего не можем. Если мы хотим что-то изменить, лучше быть на свободе. Из камеры мы уж точно не сможем ни на что повлиять.

— Да, — соглашался Илья, — сидеть пятнадцать суток ни за что глупо.

Герман молчал и смотрел в окно. По стеклу катились теплые снежинки.

— Герман, — говорю, — я думаю, пришла пора сдаваться. Ничего хорошего нам уже не светить. Как считаешь?

— Я пока ничего не решил, — ответил Герман.

— А когда решишь? Мы проходим свидетелями по делам друг друга. Наши показания не должны расходиться.

— Я не решил. Сидеть, конечно, г-глупо, но получается, что тебя незаконно а-арестовали, продержали сутки в камере, можно сказать, трахнули в ж…, а потом просят признать, что все это ты получил за-за дело. Причем признать письменно. В общем, не знаю.

— А когда узнаешь?

— Решу на-на суде. Извини.

В автобус залез Кабан.

— Могилевский, — крикнул он, — на выход!

Герман медленно поднялся, посмотрел на нас, пожал плечами и вышел.