Всё меняется даже в Англии

На квартире польского пресс-атташе собрались мужчины и женщины в вечерних туалетах. Поначалу все шло хорошо, если не считать физических мучений, которые причиняли мне обязательные в те годы в лондонском свете манишка и смокинг, — я больше привык к косоворотке и кожаной тужурке. За столом я оказался в центре внимания: русский коммунист был тогда в Лондоне чем-то вроде белой вороны. Сидевшая визави дама — жена или родственница одного из старших чиновников посольства — принялась расспрашивать меня о жизни в Советском Союзе: сперва она задала вопрос о брачном законодательстве, потом о колхозах, потом еще о чем-то. Дама была молодая и красивая, представление о Советской стране имела такое же, как шестимесячный младенец — о теории Эйнштейна, и я усердно пытался на своем ломаном — в то время — английском языке удовлетворить ее любопытство. Случись все это сейчас, я бы повернул разговор, чтобы выяснить взгляды любопытствующей особы и узнать, чего от нее можно ожидать. Тогда я добросовестно отвечал на ее вопросы — и только.

Так продолжалось минут десять — пятнадцать; довольный собой и своей культурно-просветительной миссией, я все говорил и говорил. Вдруг моя собеседница обвела всех сидевших за столом ясными голубыми глазами и недоуменно произнесла:

— Позвольте, то, что он говорит, — сплошная большевистская пропаганда! Как только таким людям разрешают жить в Англии!

По молодости лет у меня не хватило чувства юмора. Я покраснел как рак от возмущения и мог только выговорить с предельным негодованием:

— Но вы же сами меня спрашивали! Я только отвечал на ваши вопросы!

Дама величественно поднялась из-за стола, не дожидаясь конца ужина, и тут же удалилась, предварительно потребовав, чтобы обо мне немедля сообщили в полицию. Как ни старался милейший Стефан Литауэр замять неприятный инцидент, светский ужин явно не удался…

Порой мне приходилось пускать в ход локти, чтобы отстоять свои корреспондентские права. Об одном таком случае мне напомнила заметка, которую я обнаружил теперь в читальне Британского музея, просматривая старый комплект газеты «Морнинг пост».

Перед очередной конференцией консерваторов я запросил в отделе печати консервативной партии пропуск на конференцию; мои коллеги по Ассоциации иностранной прессы получали такие пропуска по первому требованию. Мне, однако, ответили отказом. Решив не мириться с этим, я выехал в курортный город Блэкпул. В курзал «Уинтер гарденс» («Зимние сады»), где должна была заседать конференция, я явился за час до открытия. У двери огромного зала стоял служитель: вместо пропуска я предъявил ему… полкроны и очутился за длинным столом прессы, стоявшим перед самой эстрадой.

Минут за десять до открытия конференции ко мне подошел седой джентльмен с красным, как клюква, лицом — заведующий отделом печати руководства консервативной партии. Он спросил, какую газету я представляю.

— «Правда», Москва, — ответил я, мобилизовав весь свой запас нахальства.

— Позвольте! — воскликнул седой джентльмен с красным лицом. — Мы же вам написали, — вам отказано в пропуске!

— Вот как? Я не получал вашего письма.

— Послушайте, — сказал седой джентльмен, и лицо его покраснело еще больше, — я буду вынужден просить вас оставить зал.

— Но это было бы невежливо, — возразил я как можно громче. — Я слышал, англичане — люди вежливые.

Журналисты за столом прессы навострили уши. Некоторые стали поглядывать на меня с явной симпатией, — видно, представили себя в моей шкуре, и в них заговорило чувство профессиональной солидарности. Послышался смешок.

— Все места за столом прессы заняты, — решительно заявил мой оппонент; но тут он совершил тактическую ошибку.

— Если дело только в этом, я могу устроиться где угодно, — не менее решительно ответил я, пересаживаясь в первый ряд кресел, отведенных делегатам.

Тут председательствующий постучал молотком по столу, требуя тишины, и седовласый джентльмен оставил меня в покое. В перерыве он снова подошел ко мне и проворчал:

— Лучше уж садитесь за стол прессы.

Я не заставил просить себя дважды. А после утреннего заседания мне вручили постоянный пропуск. В своей корреспонденции я, между прочим, писал: «Организаторы конференции допустили невинный антисоветский жест, заявив корреспонденту «Правды», что для него не осталось места за столом прессы, хотя там пустовало много стульев. По-видимому, они ожидали, что ваш корреспондент немедленно удалится, и были весьма разочарованы, когда я заявил, что могу сидеть на обыкновенном стуле в любом месте».

Не стану вдаваться в подробности конференции. Уинстон Черчилль был тогда не у дел; молодой — по английским понятиям — и многообещающий Антони Иден, которого газеты фамильярно называли «красавчик Антони», еще только начинал делать карьеру. Руководство консервативной партии представлял Невиль Чемберлен, «человек с зонтиком», — в коалиционном правительстве Макдональда он был министром финансов. Мог ли я представить себе, что этой унылой личности с усами, как у моржа, суждено сыграть такую роковую роль в истории десятилетия!