Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

Вика как-то пошутил, что наглый критик – как подвыпивший сосед в электричке. Проникшись к тебе интересом и желая добра, рассказывает он тебе какую-то поучительную, на его взгляд, историю. Или толкует, как надо жить. Все пассажиры сидят в полном безразличии, ты одуреваешь, а попутчик, напротив, злорадно закатывает глазки и пожимает губы. И говорит, и высказывает своё мнение. А ты не знаешь, что делать.

И выяснилось, что даже через двадцать лет после смерти у Некрасова могут быть литературные хулители. Один из них возник внезапным пузырём на с виду невинной глади омута московского журнала с престижным названием. Пузырь являл собой плод трудов некоей московской критикессы. Тётенька прочла однотомник Виктора Некрасова, граждански разгневалась и решила многостранично обругать его.

Дескать, что в нём нашли, в Некрасове-то?! Ничего особенного, определённое дарование просматривается, но всё написанное им – ерунда. «В окопах Сталинграда»? Средненько! Были книги о войне и получше, и пооткровеннее.

Наверное, были, поверим нашей даме, знатоку, надо полагать, военной литературы. Только «Окопы» написаны в 46-м году, а всё остальное – уже после шестидесятого…

«Кира Георгиевна»? Скукотища! Рассказы, повести, статьи? Ничего примечательного! Укладываются в русло пропаганды «Радио Свобода». Особенно она оскорбилась нападками Некрасова на КПСС: как это так, сказать, что двадцать миллионов членов партии не верили в коммунизм! Инсинуация! Её дедушка, например, верил. И ничего, дожил до старости, не убили соратники по правому делу! Травили евреев в 47-м? Клевета! Опять же, дедушка говорил, что ни одного уволенного на его кафедре не было.

А сам-то Некрасов не брезговал общением со всякими украинскими националистами, барахтался, мол, в дурном окружении! И в Бабий Яр понесла его нелёгкая, сидел бы лучше дома и помалкивал! Вон сколько русских там погибло, а он о них ни слова, всё о своих евреях!

Буду откровенен. Совершенно не важно, что думает о Некрасове критикесса, широко известная в Марьиной Роще, как сказано у классиков. Гораздо интереснее, что он подумал бы о ней. Но его нет, он давно умер…

Старый друг Некрасова писатель Леонид Волынский спросил как-то, ни к кому специально не обращаясь:

– Кто мне скажет, почему это все роддомы в Москве названы именами никогда не рожавших старых большевичек? Клары Цеткин, Розы Люксембург, Марии Ульяновой, Надежды Крупской, а то и вовсе кровожадной твари – Землячки?

С тех пор у нас в семье «никогда не рожавшая большевичка» непременно вспоминалась, когда кто-то совался в разговор со своим мнением об абсолютно ему малопонятных вещах.

Вот и сейчас – прорезалась ещё одна никогда не рожавшая старая большевичка!

Но вернёмся к Виктору Платоновичу.

Я был очевидцем редкого момента. Вика вслух читал стихотворение. За исключением стихов Сосо Джугашвили, такое случалось, прямо скажем, нечасто.

Чудесное, грустное, написанное Наумом Коржавиным в Бостоне и помещённое в эткиндском альбоме, стихотворение со старанием и выражением читалось за вечерним чаем:

Куда летишь ты, птица-тройка?

К едрёной матери лечу!

Дальше уже обычным голосом:

А мы сидим. И зависть прячем

К усталым сверстникам своим.

Летят! Пускай к чертям собачьим!

А мы и к чёрту не летим.

И, давней нежностью пылая

К столь давней юности твоей,

Я одного тебе желаю

В твой заграничный юбилей.

Лишь одного, коль ты позволишь,

Не громкой славы новый круг,

Не денег даже, а того лишь,

Чтоб оказалось как-то вдруг,

Что с тройкой всё не так уж скверно,

Что в жизни всё наоборот,

Что я с отчаянья неверно

Отобразил её полет.

Вика посмотрел на меня и покачал головой, мол, ничего себе, как Эмка разрюмился! Когда он читал эти стихи в Бостоне, они с ним чуть не всплакнули! Выпив предварительно, как же иначе…

Любил ли Некрасов стихи? Довольно часто слушал. Бывало, и с удовольствием.

Но я не припомню, чтобы он в Париже собственноручно купил книжку стихов. Кроме, естественно, Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Ещё Мандельштама, Твардовского и Бродского. Поэтических томиков стояло на его полках немало, но все подаренные авторами. Вспоминал он о стихах украинских поэтов Мыколы Бажана, Максима Рыльского и особенно молодого Павла Тычины – очень хвалил. Цитировал строки Фета, Бальмонта, Маяковского, Курочкина. Упоминал стихи Ахматовой, Волошина…

Это кого я вспомнил.

Чтоб сделать приятное, ему читали свои стихи Булат Окуджава, Юлий Ким, Геннадий Шпаликов, Белла Ахмадулина, Давид Самойлов, Александр Межиров, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Александр Галич…

Читали в моём присутствии, на счастье!