Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

Киевскую слежку я впервые заметил летом 1973 года.

Выйдя из подъезда, мы с Викой медленно пошли по Пассажу в сторону Крещатика. Прохожих было немного.

На Бессарабском рынке надо было купить густой сметаны к любимым оладьям.

Возле рынка встретился мужчина, торопившийся, видимо, по делам. Именно этим – быстрой походкой – он на секунду и привлек почему-то моё внимание. Это был тот же самый, обогнавший нас ещё в Пассаже.

– Э-э! – озарило меня, и я повернулся к Некрасову. – Да это нас пасут! Этого чувака я видел в Пассаже, точно!

Я взволновался, но Виктор Платонович высмеял меня, и мы пошли дальше. Пару раз я резко оглядывался – нас никто не преследовал. Вика измывался, плясал, как он шутил, на крышке гроба, мол, мания преследования, результат внутриутробной алколизации…

Я начал осматриваться, присматриваться к лицам. Прошли с километр. И всё стало на свои места. За нами действительно следили.

Тактика была проста, как лопата.

Все нормальные люди думают, что при слежке за ними кто-то крадется либо неотступно следует за спиной. Поэтому они тревожно оглядываются, иногда даже прячась за угол в ожидании преследователя. Но те, кто следит, не ходят за тобой, а идут по другой стороне улицы, параллельным курсом или впереди вас. Ходят по двое. Бывает, что один из них проходит вам навстречу и вы на него, естественно, абсолютно не обращаете внимания. Они периодически сменяются. При рутинном наблюдении в группу входят четыре человека и машина с шофером. Машина едет в квартале от вас, её вызывают, если вы пытаетесь оторваться. Бригады часто меняются, видимо, дают возможность поупражняться всем сотрудникам.

Поняв эту схему, очень просто заметить преследование. И при прогулке вы начинаете без труда натыкаться взглядом на уже виденных ранее людей.

Дело упрощалось тем, что даже в жару эти люди носили пиджаки. И обязательно рубашки навыпуск. Под пиджаками прятались довольно громоздкие тогда радиотелефоны, а иногда, как говорится, для понта, выдавали агентам и пистолеты, носимые на животе под рубашкой, прямо за поясом.

Писатель наш, наивная душа, непомерно восторгался моей проницательностью, я же благосклонно внимал заслуженным похвалам…

Когда подошли к Пассажу, идущий впереди свернул налево, а мы двинулись направо.

– Смотрите, – поучал я с победным видом, – сейчас остановится машина, из неё выйдет человек и пойдёт навстречу нам. Заметим его морду. Спорим, что если мы не войдём в подъезд, а пойдём прямо к машине, она сразу уедет, а парень развернётся и пойдет за нами.

Вика начал было хихикать что-то насчёт плачевной дедукции – и замолк.

Подъехала машина, человек пошёл нам навстречу, и всё произошло, как я говорил.

Писатель поразился. Мы повернули назад и очутились нос к носу с нашим преследователем.

Вика страшно возбудился.

Громогласно захохотал, начал тыкать пальцем в обмякшего от беспомощности сыщика – стой, ты чего, мол, за нами следишь, мы тебя засекли! Парень прошмыгнул мимо, а В.П. хотел было побежать за ним, но остановился, чуть успокоился. Что ж это такое, Витька, говорил он опечаленно, получается, что они не на шутку за меня взялись, а дальше-то что будет?..

Наружное наблюдение в Киеве продолжалось целый год, до окончательного отъезда в Швейцарию. А если к Некрасовым приглашались гости, то на лестничной площадке, как в полицейских фильмах, выставлялась по вечерам парочка как бы влюблённых, которая обнималась, скрывая лица.

За этот год Некрасов так привык к слежке, что даже не вспоминал о ней.