Когда наконец наступает облегчение, подсознание подсказывает, что малыш должен кричать, но вокруг царит подозрительная тишина. Лишь врач отдаёт короткие команды и звенят какие-то металлические приборы. Включается насос и спустя бесконечно долгое время наконец раздаётся даже не плач, а писк…
Жду, что малыша положат мне на грудь, но этого не происходит. Его куда-то забирают. Хочу что-то сказать, но уплываю…
Прихожу в себя от того, что меня везут по коридору. Оказавшись в палате на койке, снова забываюсь ненадолго беспокойным сном. Будят меня соседки.
Оглядываюсь – в палате, кроме меня, три женщины с младенцами. Молодые матери негромко переговариваются между собой, обсуждая сумму благодарности здешним медикам и возмущаясь какой-то санитаркой Галей.
С трудом сползаю с кровати и иду на пост, чтобы выяснить, что с моим малышом и когда мне его принесут.
Глава 14
В детском отделении неожиданно шумно. Комнаты тут имеют стеклянные двери, сквозь которые хорошо видно всё происходящее внутри. В первом же помещении от входа стоит небольшая очередь из рожениц, которые что-то активно обсуждают и хихикают. У одной из них звонит телефон.
- Что, сильно плачет? Ладно, я сейчас приду… Девочки, подержите мне очередь. Малая там плачет. Сейчас успокою и вернусь.
В дальнем конце комнаты медсестра массирует грудь полуобнажённой женщине, помогая сцеживать молоко. Та явно морщится от боли.
- Потерпи, милая, – нежный и мелодичный голос медсестры мало вяжется с резкими движениями её рук, – видишь же, как тут всё застоялось.
Прохожу дальше, пытаясь найти кого-то из медработников, кто может провести к моему малышу и рассказать о его состоянии.
Заглядываю во вторую комнату. В одной детской кроватке поперёк в буквальном смысле слова штабелями лежат туго завёрнутые в пелёнки младенцы и кричат на разный лад. Получается этакий многоголосый хор, на который почему-то никто из персонала не реагирует. Вглядываюсь издали в личики младенцев. От крика они покраснели, из-под пелёнок торчат только щёки и носы. Как в этой куче-мале узнать моего?
Стою на пороге, мнусь, не зная, можно ли мне туда войти. Решаюсь заглянуть в следующую комнату и нахожу там нескольких женщин в медицинских костюмах, сидящих за небольшим столом с разложенной на нём едой. Похоже, у них кофе-брейк. Они совершенно спокойны и расслаблены. Но не могут же они не слышать истошные вопли младенцев?
Одна из женщин поворачивается в сторону и мажет по мне взглядом. Но не обращает внимания и продолжает чаепитие.
От детских криков мне становится нехорошо. Читала на каком-то форуме, что младенцам нельзя давать надрывно плакать – могут выдуть грыжу или развязать пупок. Почему никто не подходит к малышам и не успокаивает их?
Простояв так некоторое время, решаюсь постучать. Одна из женщин неохотно встаёт и выходит ко мне. Смотрит вопросительно.
- Там… дети плачут! – говорю я скороговоркой, чуть повышая тон и показывая рукой в сторону комнаты, откуда слышен младенческий хор.
- И что?
- Разве их не надо успокоить?
- Вот сейчас их мамаши вернутся с флюорографии и успокоят. Я не нанималась возиться с ними.
Нестерпимо хочется спросить, а что, собственно, она тут должна делать, но проглатываю.
- А ты кто? – спрашивает грубо, словно следователь на допросе.
- Келлер, – немного теряюсь, но быстро беру себя в руки. – Мне ребёнка не принесли, сказали, что он в детском отделении под наблюдением.
- Ааа. Так это тебе в реанимацию. Идём.
Глаза округляются. Мой малыш в реанимации? Его жизни грозит опасность?
Мандражирую, ноги заплетаются. Мы проходим по коридору вглубь и останавливаемся перед непрозрачной дверью. Женщина стучится и приоткрывает её.
- Ефимовна, тут Келлер пришла.
Ей что-то отвечают. Она поворачивается, бурчит:
- Жди тут, – и идёт допивать свой чай.
Почти сразу ко мне выходит статная молодая женщина. В глаза бросается ухоженность: причёска, кожа, лёгкий макияж. Бейджик гласит, что передо мной заведующая детским отделением Маргарита Ефимовна Соколова.
- Здравствуйте, – едва успеваю проговорить, как врач кивком предлагает следовать за ней.
Мы проходим в ещё одно помещение со стеклянной дверью. В отличие от предыдущих комнат, тут царит тишина, которую разрывает лишь писк аппаратуры. Как так получается, что внешний шум сюда не проходит?
В большой светлой комнате стоит несколько столиков, на которых лежат голые малыши в подгузниках, обмотанные каким-то трубочками, подключёнными к аппаратуре. Маргарита Ефимовна останавливается возле одного из них.
- Вот, знакомьтесь, мамаша.
С сомнением и замиранием сердца гляжу на маленькое тельце. Мраморная грудная клетка размеренно поднимается вверх-вниз. Крохотные ножки и ручки пугают своей миниатюрностью. Чёрный пушок на голове в нескольких местах слипся в сосульки. Мой малыш! Моё маленькое чудо…
На глазах появляются слёзы. Врач что-то рассказывает, пытаюсь вникать в её слова, но всё моё внимание сейчас приковано к маленькому человечку, который, словно почувствовав моё присутствие, начинает ёрзать.