Всё ради любви

Как же хорошо он ее знает! Хотя она стоит к нему вполоборота и он не видит выражения ее лица, он все равно все чувствует. Наверное, дело в ее позе. Он всегда говорил, что она вздергивает подбородок и скрещивает на груди руки, когда расстроена.

Энджи не повернулась к нему, а продолжала смотреть на свое бледное, расплывчатое отражение в омытом дождем стекле.

— Вряд ли это озабоченность. Я бы назвала это задумчивостью.

Пружины матраса заскрипели. Наверное, Кон сел на кровати.

— Энджи?

Наконец она отошла от окна и села рядом с ним. Он погладил ее по руке, наклонился и поцеловал в ложбинку на груди.

— В чем дело?

— Мне нужно кое-что тебе рассказать, — ответила Энджи.

Конлан отстранился:

— Звучит настораживающе.

— Существует одна девочка.

— Да?

— Она хорошая девочка. Отличница. Трудяга.

— А какое отношение она имеет к нам?

— В сентябре я взяла ее на работу. Она работает в ресторане примерно двадцать часов в неделю. Ну, после школы и по выходным. У нас никогда не было официантки лучше, хотя мама категорически отказывается признавать это.

Конлан пристально посмотрел на нее:

— Так в чем состоит ее ужасный недостаток?

— У нее нет ни одного.

— Энджи Малоун, я хорошо тебя знаю. О чем мы тут беседуем? С какой стати ты рассказываешь мне об этой девочке, величайшей официантке всех времен и народов?

— Мать бросила ее.

— Бросила?

— Просто взяла и уехала.

По лицу Конлана промелькнула тень.

— Сейчас ты мне скажешь, что нашла ей жилье…

— Предоставила ей жилье.

Конлан тяжело вздохнул:

— Она живет у тебя?

— Да.

В его лице отчетливо проявилось разочарование — и в голубых глазах, и в опустившихся уголках рта.

— Итак, теперь у тебя в доме живет подросток.

— Все не так. Во всяком случае, не так, как было раньше. Я просто буду помогать ей, пока…

— Пока что?

Энджи спрятала лицо в ладонях.

— Пока не родится ребенок.

— О, черт, — выдохнул Конлан, быстро вставая.

— Кон…

Он влетел в ванную и захлопнул за собой дверь.

Энджи показалось, что ее ударили в солнечное сплетение, хотя она и предполагала такую реакцию. Но разве у нее был выбор? Со вздохом она подняла с пола свои вещи, оделась, села на кровать и стала ждать.

Наконец Конлан вышел. На нем были потертые джинсы «Ливайс» и бледно-голубая футболка. Судя по выражению его лица, он больше не злился, но вид у него все равно был усталый и поникший.

— Разве не ты говорила мне, что изменилась?

— Я и изменилась.

— Прежняя Энджи тоже привела в дом беременную девочку, — сказал он. — И это стало для нас началом конца. Может, ты об этом забыла, но я-то помню.

— Не надо, — попросила она, чувствуя, будто у нее в душе рвется какая-то нить. Она шагнула к нему навстречу. — Такое нельзя забыть. Просто дай мне шанс.

— Энджи, я давал тебе миллион шансов. — Он перевел взгляд на кровать. — Это было ошибкой. Я должен быть понять это раньше.

— Сейчас все по-другому. Клянусь. — Энджи потянулась к нему, но он попятился от нее.

— Как? Как по-другому?

— Ей всего семнадцать, о ней некому позаботиться, ей негде жить. Я помогаю ей, но я не впадаю в безумство из-за того, чего у меня нет. Я уже смирилась с тем, что у меня не будет ребенка. Пожалуйста, — прошептала она. — Дай мне возможность доказать тебе, что сейчас все по-другому. Познакомься с ней.

— Познакомиться с ней? После всего, что нам устроила Сара Деккер?!

— Она не Сара. Это ее, Лорен, ребенок. Я прошу тебя просто познакомиться. Пожалуйста. Ради меня.

Конлан долго и мрачно смотрел на нее, затем сказал:

— Я не желаю проходить через все это еще раз. Через подъемы, через спуски, через твою одержимость.

— Конлан, поверь мне, я…

— Даже не думай договаривать. — Он взял с комода ключи и пошел к двери.

— Прости, — произнесла Энджи.

Он остановился и, не глядя на нее, сказал:

— Энджи, ты постоянно о чем-то сожалеешь и просишь прощения, не так ли? Мне кажется, тебе не следует забывать о такой своей особенности.

В прошлом году по предмету «Мировая история» Лорен делала доклад о викторианском Лондоне. В качестве источника она взяла фильм «Человек-слон». Она часами сидела в библиотеке и на экране маленького телевизора смотрела, как богатые лондонцы насмехаются и издеваются над бедным Джоном Мерриком, чье лицо и тело были обезображены болезнью, причинявшей ему страшные муки. Однако пересуды и косые взгляды ранили его гораздо больнее, чем уродство.

Сейчас Лорен хорошо понимала героя фильма. Она стала предметом сплетен, и это оказалось очень болезненным. За все годы учебы в «Фиркресте» она стремилась к своего роду совершенству, которое, по ее мнению, должно было бы способствовать дружескому отношению к ней окружающих. Она никогда не опаздывала, не нарушала правила, никогда ни о ком не сказала ничего плохого. Она действительно всеми способами старалась быть, как жена Цезаря, «вне подозрений».

Однако она не предполагала, насколько болезненно падение с такой высоты и насколько жестка земля.