Всё в твоей голове

Сэмюэль Джонсон как-то сказал: «Путы привычек обычно слишком слабы, чтобы их ощутить, пока они не станут слишком крепки, чтобы их разорвать». Я могла помочь Рейчел, но для этого ей требовалось сменить модель поведения. Мы никак не могли найти общий язык, поэтому я сделала акцент на том единственном, что не подлежало отрицанию: с каждым днем болезнь прогрессировала.

В этом Рейчел со мной согласилась.

– Выходит, ваше лечение результатов не приносит?

– Очевидно, так.

– Раз вам нечего терять, может, попробуете другой вариант?

– Смотря что вы предложите.

Рейчел была согласна только на химические препараты, в то время как единственным более-менее результативным вариантом лечения СХУ на сегодняшний день считается комплекс физических упражнений в сочетании с когнитивно-поведенческой терапией (КПТ). И это отнюдь не чудодейственное средство, а тяжелая работа над собой, которая по плечу далеко не каждому. Я напомнила Рейчел, что, если диабетику не помог первый укол инсулина, он не выкидывает шприцы, а увеличивает дозу. Если астматику не подходит одно лекарство, он просит выписать ему новое. То же самое с синдромом хронической усталости: для кого-то эффективен один курс лечения, для кого-то – другой. Рейчел меня не слушала. Она не хотела лечиться, она хотела, чтобы ей изменили диагноз. Впрочем, ее тоже можно понять. СХУ – тяжелое заболевание с весьма неутешительным прогнозом, которое к тому же не вызывает сопереживания у окружающих.

Очень важно, в какой форме врач сообщает пациенту его диагноз. От этого зависит исход болезни.

«У вас гастроэнтерит. Вот таблетки, принимайте согласно инструкции, через неделю все должно пройти». В итоге вы знаете, чего ждать, надеетесь на лучшее и можете сообщить о своей болезни друзьям. И то, как вы это сделаете, определит их отношение.

Допустим, у меня кашель и насморк. Я говорю всем, что у меня простуда, самочувствие так себе, но через пару дней станет легче. А могу преувеличить свои страдания и сказать, что это грипп, и мне очень-очень плохо. Или могу признаться, что у меня псевдогрипп – и вместо ожидаемого сочувствия заработать лишь пару недоуменных взглядов.

Неврастения, истерия, меланхолия, депрессия, синдром хронической усталости, синдром иммунной дисфункции, миалгический энцефаломиелит, псевдогрипп – все эти названия как ярлыки навешивают на пациента, формируя его отношение к болезни. Если вы целый год провели в четырех стенах, потеряли работу и оборвали все отношения, нетрудно связать свои неудачи с диагнозом «псевдогрипп». Подобные случаи я наблюдаю с незавидной регулярностью, когда сообщаю пациентам, что их судороги вызваны не эпилепсией. Прежде я называла такие приступы «психогенными». В результате происходил следующий диалог:

– У вас прихогенные неэпилептические приступы.

– Вы что, хотите сказать, я псих?!

– Вовсе нет.

– И как, по-вашему, я сообщу об этом начальству?

– Просто скажите о судорогах. Не вдавайтесь в конкретику.

– Они затребуют официальный документ из больницы.

– Я не буду писать подробности, это останется только между нами.

Затем пациент направляется к психотерапевту. Спустя какое-то время он приходит ко мне на повторный прием.

– Врач сказал, что такие припадки называются диссоциативными. Вы что, сразу не могли сказать?

За годы моей практики название менялось не раз. Сперва долгое время они определялись как «псевдоэпилептические». «Псевдо» – значит ложный или мнимый. Разве можно признаться в таком диагнозе любимому человеку или боссу? Сейчас мы чаще говорим «неэпилептические приступы». Однако по моему опыту, это определение слишком размыто, пациент часто остается с ощущением, будто ему и вовсе не поставили диагноз.

Поэтому я изначально предпочитала термин «психогенные неэпилептические приступы». Он делает акцент на психологической природе судорог. Если пациенту удается принять эту мысль, вероятность полного выздоровления возрастает во много раз. Однако последнее время я все чаще сталкиваюсь с тем, что слово «психогенный» приобретает уничижительный оттенок, поэтому сейчас вместо него говорю «диссоциативный». Это понятие скорее описательное, а не оценочное, в нем нет негативного подтекста. Правда, использую я его с определенной долей осторожности. Оно позволяет пациенту скрыть свой диагноз от других и от себя самого. Психотерапевты и неврологи видят заложенный в нем смысл, обычные люди – нет, поэтому они рискуют укрепиться в уверенности, что их болезнь – физического плана. Кому-то слово «диссоциативный» помогает сохранить достоинство, кому-то – отрицать психиатрический диагноз и тем самым усугублять свое состояние.

Наверное, нам стоит не переименовывать болезни, а менять к ним отношение…

Возьмем, к примеру, ипохондрию – еще одну распространенную болезнь с необъяснимыми симптомами.