Всё возможно, детка

Тревор утверждает, что знает, как называется моя должность, потому что ему ее предлагали еще до меня (что-то не очень верится). Так вот, по его данным, я являюсь управляющим редактором комедийных и развлекательных программ телевизионной службы Си-би-си. Меня это известие ни в коей мере не обрадовало, потому что еще в прошлом году я числился руководителем редакторской группы отдела комедийных программ Лондонской и Юго-восточной региональной редакции телеслужбы Би-би-си. Получается, что я, сам того не зная, был понижен в должности и нахожусь теперь еще на шаг дальше от намеченной цели - места управляющего редактора сетевыми каналами. От размышлений над столь печальным фактом меня отвлек появившийся в ресторане курьер-мотоциклист, который доставил Тревору конверт, на котором тот был обозначен как независимый выпускающий редактор Всемирной телевизионной службы Би-би-си. Никто из нас троих о такой должности никогда раньше не слышал. Карты оказались окончательно спутаны, и мы решили прервать этот разговор о карьерных перемещениях ввиду его полной абстрактности и оторванности от реального положения дел.

Единственное, о чем мы договорились, так это о том, чтобы во время рождественской вечеринки в конце года набраться храбрости, подойти к заместителю генерального директора и потребовать от него разрешить все наши сомнения и споры, четко обозначив должность каждого из нас.

После этого разговор перешел на другие темы. Тревор и Джордж затянули свою любимую песню про выпивку и все, что с ней связано. Дело в том, что Тревор больше не пьет. Джордж это явно не одобряет, особенно с тех пор, как Тревор объявил, что находится в «восстановительном периоде» (это также, по мнению Джорджа, никак не может быть одобрено), и считает необходимым трендеть о своей «проблеме» при каждом удобном случае.

– Как алкоголик, находящийся на стадии воздержания от спиртного, я могу заявить, что мне нет никакого дела до всех алкогольных напитков, находящихся на этом столе, - многозначительно заявил Тревор. - На самом деле я получаю удовольствие уже от того, что вы получаете удовольствие, употребляя эти напитки.

– Очень мило с твоей стороны, - заметил Джордж и добавил: - Только нам на это глубоко насрать.

Тревор запротестовал и попытался сказать, что он только лишь хотел сказать, что… Тут Джордж перебил его и заявил, что тот может не утруждать себя объяснениями, а еще лучше, если вообще заткнется.

– Понимаешь, Тревор, - сказал Джордж, - я вот как к этому делу отношусь: ну, не пьешь ты больше. Это хорошо. Хотя, если честно, ты и раньше не особо злоупотреблял. Но ведь теперь ты совсем излечился от пагубного пристрастия. Так нельзя ли уже прервать нытье по этому поводу? Давай лучше выпей с нами. Ты же теперь нормальный здоровый человек.

– В этом-то все и дело, Джордж. Понимаешь, алкоголизм - он ведь неизлечим. А я - алкоголик. И алкоголиком останусь до конца дней своих. Я могу хоть пятьдесят лет в рот не брать спиртного, но от этого не перестану быть алкоголиком.

Такую психоаналитическую казуистику Джордж ненавидит больше всего.

– Ну так заткни тогда свой фонтан и пей вместе с нами, твою мать! - сказал он, причем так громко, что посетители за соседними столами отвлеклись от еды и разговоров и дружно повернули головы в нашу сторону.

В этот момент я уже собрался было перевести разговор на волнующую меня тему сперматозоидов, причем не только из личного интереса, но и для того, чтобы разрядить обстановку. Помешал мне в этом опять-таки Джордж. Сорвав злость на Треворе с его навязчивой идеей алкоголизма, он посчитал, что теперь имеет полное право сесть на своего любимого конька. На свет были извлечены и продемонстрированы нам очередные изображения малютки Катберта. Я всегда полагал, что таскать с собой пачку фотографий своего ребенка и показывать их каждому встречному и поперечному - это чисто женское занятие, а вести себя так в сугубо мужской компании означает ломать естественный ход вещей и нарушать все писаные и неписаные тендерные законы. Но, видимо, я все-таки здорово отстал от жизни и не уследил за тем, с какого именно момента все мы, мужики, превратились в нянек и кормилиц. Терпеть не могу популярные в восьмидесятые годы плакаты, на которых изображались мускулистые мужские торсы и сильные руки, нежно баюкающие младенцев. Мне они всегда казались омерзительно слащавыми и идиотски сентиментальными. Впрочем, это мнение я старался держать при себе; может, предполагал я, это всего лишь неправильная реакция в силу неразвитости собственных эмоций?