Всё живо…

М а р и я М и х а й л о в н а (негромким, низким голосом, с отчетливым выговором, вопросительно на него глядя). Что ты говоришь, Илико? Не слышу я… (К нам.) Уймэ! Кричит, кричит: бум, бум, бум… Ушам больно, а понять у него ничего не могу… (К нему.) Ясно скажи, что ты хочешь?

Д я д я (конфузливо улыбаясь). Чай!.. Чай!.. Чаи! Я не могу более популярно объяснить это слово. Короче не бывает! Ча-ииииии. (Показывает, как наливают чай.)

М а р и я М и х а й л о в н а. Хо… чай. Ты бы давно так сказал, а ты что кричишь!.. (В сторону кухни.) Сирануш… чаиники моитанэ – чайник принеси. Только воду согрей сперва. (К нам.) Она такая. Холодную воду может подать… Си-ра-нуш!

Д я д я (улыбаясь, нам). Пока она зовет Сирануш, та уже согрела воду. (К ней.) Мако! Согрела уже, несет… Я тебе должен сказать…

М а р и я М и х а й л о в н а. Уймэ! Перестань кричать так! Что ты из себя перед детьми изображаешь? Что они о тебе подумают? (Дядя широко и добродушно улыбается.) Не слушайте его, дети. Он у нас всегда такой. Кричит-кричит… без толку. А что хочет сказать – нельзя понять. Потому что он дикции правильной не имеет. У него каша во рту. Произнести не знает красиво… Вот и ваш отец тоже: придет, сядет со мной рядом и начинает в самое ухо говорить медленно: «Ма-ри-я… Ми-хай-лов-на! Я хо-чу-вам-одну-вещь-сказать…». И так он долго конец фразы говорит, что я уже начало забыла. Наверное, думает, что я глупая. А я не глупая, а глухая. Это Илико его так научил… А вот Датико Чхеидзе придет – актер он, дикцию правильную имеет, знает, как красиво сказать, чтобы его слышно было со сцены. Придет и совсем тихо скажет: «Здравствуйте, Мария Михайловна, поздравляю с хорошей погодой. На проспекте много публики видел». И я уже все поняла… А этот – что? Крикун!

Д я д я (улыбаясь). Я всегда так громко говорю, что меня на службе просят: «Слушай, уйди! Ты своим голосом дискредитируешь советское учреждение». Джапаридзе Серго каждый день жалуется: «У меня головная боль от твоего голоса». Она меня не понимает! (К ней.) Их отец – профессор. Лекции его понять могут все, кроме тебя. Датá Чхеидзе – только потому что он актер, рядом с ней сядет, шепотом скажет «здравствуйте», и она все поняла… Это у тебя пристрастное отношение к театру. Ты обожаешь театр, и все, что с ним связано, – прекрасно. А не связано с театром – никуда не годится… Уверяю тебя!

М а р и я М и х а й л о в н а. Опять закричал. Ты пойди лучше окно на улицу закрой, а то перед людьми стыдно, как ты кричишь.

Д я д я. На Цилканской улице живем. Один день идет ишак с углями, на другой день гонят ишака с молоком. Где ты увидела тут людей? Нету людей, Мако! Не ходят по нашей улице. К сожалению, не могу предоставить тебе особняк на центральной улице. Хотел бы, но не могу. (Смеется ласково.)

М а р и я М и х а й л о в н а. Уймэ-уймэ! Как они оба на отца похожи! Ну, вылитый портрет Луарсаба. И ты погляди, Илико: на отца оба похожи. А друг на дружку не похожи. У отца такие же глаза были хитрые. (Моему брату.) Ты, наверное, большой шалун? (Мне.) И ты – жулик? Забыла я, какой из вас старший?.. Хо, ты старший. А он – маленький?.. Сколько лет имеешь, старший? Сколько? Не торопись. Если тебе двадцать – скажи так: двад… Помолчи, потом скажи: цать. А если двадцать пять, тогда сперва скажи: двадцать. А потом отдельно произнеси – пять. Понял?.. А я не услышала сколько…

Д я д я (к нам, негромко). Числа она не может понимать. Ей надо писать цифры… Сколько тебе? Двадцать один с половиной? Это со здоровыми ушами трудно воспринять. Кому нужны эти подробности? Согласись на двадцать. Дай я ей скажу… Мако!.. Двадцать лет имеет!.. (Приближает к ней раскрытые ладони, два раза показывая пальцы на обеих руках.) Двадцать! Оци! Снова погляди… двадцать. Нет, смотри: я показываю два раза. Теперь повторяю… (Медленно показывает ей то же самое еще и еще раз.)

М а р и я М и х а й л о в н а. Ты столько лет показал, сколько сам не имеешь, несчастный! Машешь руками, а сколько ему лет, так и не смогла узнать…

Д я д я. Они еще не насытились. Пусть еще выпьют чай и возьмут хлеб с сыром.