всё

В отличие от Шерлока Джим стал ее утешением. Милый, заботливый, застенчивый Джим. В нем было что-то невероятно знакомое, но Молли была слишком погружена в собственный мир, который она создавала годами, чтобы понять, что именно. У нее впервые все стало «как у людей» – сериал, диван, друг. Она даже рассказывала ему о Шерлоке, только чтобы не рассказывать об отце, потому что Джим смотрел на нее так, что хотелось рассказать сразу все и наконец-то расплакаться. Она не плакала с момента похорон отца. Но говорить о нем она так и не научилась, и не хотела.

Затем Джим исчез, а через некоторое время Молли прочитала в блоге Джона Уотсона о бассейне, убийствах и гениальном преступнике Мориарти.

Оказалось, что Джим тоже не совсем принадлежал к миру живых.

И ее жизнь снова затихла.

Через несколько месяцев они внезапно пришли к ней оба. Молли даже не нужно было спрашивать, зачем. У них обоих были такие неожиданно горячие руки, ей всегда казалось, что они должны быть ледяными, и так странно было чувствовать их на себе одновременно. Она отмечала, что они прикасались только к ней и избегали смотреть в глаза и прикасаться друг к другу даже случайно. И ей почему-то стало очень жалко – и себя, и их – но тогда ее это мало волновало. У них были горячие руки и холодные губы, и все было так, как и должно было быть. Все встало на свои места.

***

– Ты – точка равновесия, – объяснял как-то Джим. – Видишь ли, дорогая, мы с Шерлоком не можем существовать вместе, но и друг без друга нам скучно.

– «И ни один из них не сможет жить спокойно, пока жив другой»? – хмыкнула Молли. – Всегда любила Гарри Поттера, но вы, ребята, не слишком ли много на себя берете? Хотя нет, – твердо закончила она. – Вы же особенные, а я в последнее время об этом забываю.

– Мы особенные, – согласился Шерлок. – А ты – недостающий элемент. Идеальный баланс.

Идеальный. И очень хрупкий, думала Молли. Точка равновесия скорее напоминала ей точку бифуркации, и она прекрасно понимала, в какое состояние перейдет система. Система – их система – долго не выдержит. Их отношения напоминали ей взрывчатку, по забывчивости положенную в стеклянную вазу на каминной полке, одно неловкое движение – и разлетятся на осколки и мелкую пыль не только они, но все окружающие.

Жизнь Молли состояла из неловких движений. А любовь – изначально настолько отчаянно грустная и неустойчивая вещь, победа воображения над разумом, как писал один модный писатель, который нравился Молли. Так что хорошо, что это не любовь. Это равновесие.

Она хрипит и задыхается. Интересно, кто из них не выдержал первым, Шерлок или Джим? Джим – более вероятный вариант, это его способ решать проблемы, но кто знает. В конце концов, этот период застоя и спокойствия – это летаргическое почти-счастье – из них троих нужен был только ей. Попробуй пойми их, гениев.

А впрочем, убить ее мог кто угодно.

Мир крутится все быстрее, и Молли внезапно понимает, что не хочет умирать, совсем не хочет. Она ищет взглядом то, что могло бы ее удержать, и единственное светящееся окно на верхнем этаже дома через дорогу вдруг кажется ей невыразимо прекрасным, самым прекрасным, что есть на свете. Она пытается уцепиться за него, удержаться в мире живых, поймать это последнее ощущение красоты ускользающего мира. Точка бифуркации, зачем-то повторяет она про себя. И все отступает куда-то далеко: Шерлок, Джим, отец. Неважно, кто ее убил и зачем. Она уже никому не сможет помочь.

Большая игра начнется снова.

Эта мысль почему-то успокаивает ее, и она с облегчением закрывает глаза, выдыхая в последний раз в жизни. Мир вокруг нее наконец-то перестает кружиться.