Всю жизнь я верил только в электричество

Отец у нас был человеком интеллигентным, самоходом вышедшим в большие люди из задрипанных деревенских. Это в те годы не часто и не со всеми случалось. Поэтому копать картошку он ещё брался. Как-никак – работа с землёй. Сами деревенские бы его не поняли, откажись он сдуру и от исконно священного сельского дела. А вот молоток уже в руки не брал, пилу тоже, стенка облупилась в квартире, не стал штукатурить, хотя умел. Шурик отштукатурил, бабушка побелила. Шурик же простой электрик. Ему любая чёрная работа авторитет не сшибала. Бабушка – она хоть и аристократка польская в прошлом, а сегодня ровня всем стандартным провинциальным советским бабулькам, жившим незаметной жизнью.

Она с утра распухшую крышку от бочки обтачивала напильником. Посолила капусту, а крышку передержала в воде. Щели-то сошлись, а края стали шире и в бочку крышка не лезла, чтобы камень – гнёт на неё поместить, капусту прижать. Отцу такая работа, какую делала аристократка, была теперь не по статусу. Корреспондент партийной газеты в те времена был голубой крови и белой кости, из какого бы яйца он ни вылупился. Одевались корреспонденты не легкомысленно, как простые горожане, а «под обком». В стиле начальников из обкома, но чуть проще, чтобы не перегнуть палку. А от чёрной работы ребята, выбившиеся в отдельную, высшую касту, уходили моментально. У них был один инструмент на все случаи исправления житейских поломок. Голова. А в ней – ум.

И постороннее, и знакомые да родные относились к этому положительно. Борис Павлович – персона умственного труда. Это ценилось, пожалуй, чрезмерно. Уважалось. Ну, естественно, сами умственно трудящиеся быстро привыкали к своей отдельности и потихоньку менялись, сами того не ведая, не к лучшему. Не обошла дьявольская кара гордыней и моего батю, Он только за несколько лет до смерти снова стал простым и снова доброжелательным, даже сентиментальным, жалостливым человеком. Но жизнь его уже плавилась, таяла, испарялась. Он ушел из семьи почти стариком и ни я, ни Шурик, никто не смог спасти его от водки и от смерти в семьдесят пять лет. Я забрал маму в Алма-Ату и он умер при полном безлюдьи, уйдя ото всех. Нашли его мёртвым в своей квартире соседи. Случайно и только через неделю.

Но это всё жуткое и направляемое злой чьей-то неукротимой волей произошло гораздо позже того времени и той эпохи, о которой я пишу. И пусть простит меня покойная душа его и силы небесные за это отступление, которого, возможно, делать было и не надо. Но вычеркнуть написанное нет сил моих.

– А они, внучек, не успели тебя с утра поздравить. Вчера им сказали, что с утра будут какие-то митинги у каждого на работе, а в одиннадцать – общегородской собирают митинг на площади возле горкома партии. Что-то серьёзное в мире случилось. Как бы не война, будь она неладна. А я тебя поздравляю, мой золотой. Пойдём, я подарок тебе подарю свой.

Мы пошли в комнату и баба Стюра достала из шкафа кожаные перчатки для взрослых, шарф, такой же, как у отца и ботинки на меху, высокие, с каблуком и металлическими набойками. Такие носили мужчины лет двадцати пяти.

Ну, вот как она догадалась, о чём я мечтал? Ведь никому ничего не заказывал и мечты мои о взрослой одежде были тайными. Даже лучший друг Жердь не знал ничего.

– Это к зиме всё, внучек, – бабушка аккуратно усадила меня, обалдевшего, на стул и надела мне на одну ногу ботинок. – Как раз впору.

Очень замечательно. Зимой будет жарче, чем в валенках.

Подошли и перчатки, а шарф не то, чтобы просто меня украсил. В нём я выглядел ну, прямо совсем мужчиной. Как отец.

Целовал я бабушку, обнимал и радовался так неумеренно, что даже, по-моему, её испугал слегка.

– Ну, будет тебе, – засмеялась она, но от меня отодвинулась. – Иди погуляй пока, а на три часа обед намечен уже. Я к тёте Оле готовить пойду, а ты друзей всех своих пригласи. Да наши приедут из Владимировки, Панна с Виктором да Генкой придут. И мамина подружка Рита. Иди пока, с друзьями поболтай. От школы вас сегодня освободили четверых. Мама директора уговорила. Так что дома они. Ступай.

– Ура! – провозгласил я на ходу, слетая через две ступеньки с крыльца. -Отдыхаем сегодня! Вот это праздник! Никаких подарков больше не надо.

И я побежал к Жердю, который как знал сегодняшнее расписание действий: сидел на скамейке возле калитки. И держал в руках фонарик-жучок. Ручку снизу нажимаешь-отпускаешь-нажимаешь. Лампочка горит, фонарик жужжит.

– С праздником! – бодро сказал Жердь и сунул мне в руки фонарик. – Дарю. Новый.

– Будем теперь спокойно по темнякам ходить. – Обрадовался я. У самого Жердя фонарика не было. – Мы ж по вечерам всегда вместе, да?

– Мы вообще всегда вместе, – Жердь пожал мне руку. – Поздравляю! Да всегда вместе и будем.

– Ну, это-то само-собой! – я обнял Жердя за плечо и мы пошли к Носу. День рождения начался.

Нос встретил меня так, будто я уезжал лет на двадцать в очень опасное путешествие и чудом остался живым. Он кинулся мне на шею с истерическими причитаниями: