Всю жизнь я верил только в электричество

Они стали, раскачивая коров в кузовах, спускаться на нижнюю дорогу в Аральск, а мы погнали обратно, потом свернули направо и тоже стали спускаться в сторону от моря и от города, понемногу уходя всё левее к почти черному, как свежая пахота, пространству, конца которому я не увидел.

– Направо глянь! – Дядя мой сбросил скорость и ткнул пальцем в промежуток между городом и тёмной землёй, к которой мы летели на всём газу.

В этом промежутке далеко от нас солнце поливало желтую землю. Она уходила к горизонту не ровной площадью, а волнами, буграми и даже одна красноватая гора выделялась острым своим верхом.

– Это пески пошли. Видишь, там и желтый песок есть, но основной цвет – красноватый. «Кызыл» по-казахски. Идет песчаная пустыня под Туркмению. Равниной да барханами и маленькими горами из красного песка. Туда нам не проехать. Закопаемся под самый капот. А тут в Казахстане только небольшой кусок её. Такыры.

– Кто? – переспросил я, не отрывая слезящихся под встречным ветром глаз от барханов и красных гор песка. – Картина меня заворожила и привязала к себе мой взгляд как канатом.

– Такыры. Земля пересохшая. Тут везде, почти начиная от самого Кустаная в древние времена море было сплошное. Потом тысячелетиями подсыхало. И вот что от него осталось, так это Аральское, Каспийское, да чуть дальше – Черное море. Земля стареет. Вода уходит – верный признак, что стареет земля и когда-то всё засохнет, и она остановится. Тогда всё исчезнет. Всё умрёт.

После этих слов мы стали думать об этом страшном времени, когда больше не будет ни фламинго с пеликанами, ни верблюдов, и змей не будет. Ну и нас, конечно, тоже.

С этими печальными мыслями мы незаметно ускорились и уже через час ворвались в инопланетное пространство. Я видел такое на картинках в фантастических книжках, которые лежали дома. Их любила читать мама.

  Гладкая ровная  земля, иногда большими кусками вдавленная какой-то силой метра на два вглубь, состояла из отдельных пластин, похожих на коросту. Они не соединялись, из щелей между пластинами не росло ничто. Поэтому пространство, сложенное из отдельных, оторвавшихся друг от друга и неодинаковых по размеру кусков земной коры, было похоже на мозаику, выложенную откуда-то сверху огромной умелой рукой художника и скульптора, который успел всюду по-разному расписать и разукрасить Землю, вылепить на ней горы, собрать огромные мозаичные картины из высохшей и разорванной миллионами трещин почвы, раскрасить тёмной синевой моря и лазурью луга и лесные поляны.

– Выходим,– вернул меня из глубин воображения добрый голос моего обожаемого дяди. – Станция Марс. Стоянка десять минут.

Я спрыгнул на такыр и сразу же почувствовал, что земля дышит. Из  широких расщелин между пластами струилась нежная прохлада, которая, если приложить руку к щели, напоминала холодок осеннего воздуха, вливающегося в дом через приоткрытую форточку. Я сидел и всем телом, всеми нервами ощущал дыхание глубин нашей дорогой планеты.

Вокруг происходила разнообразная жизнь, чего я совсем не ожидал. Ползали разные жуки, большие и маленькие. На хорошей скорости носились мелкие пауки, бегали крохотные серые ящерицы, летали тонкие красноватые мухи и маленькие пестрые птицы, которые часто садились на такыр, что-то склевывали и взвивались вертикально вверх, делая новые виражи с заходом на разведанную с высоты еду.

– Ты ж, дядь Вась, обещал мне показать на такырах пауков каракурта и фалангу, щитомордника обещал показать, страшную змею. – Я поднялся и пошел вперед к каким-то кустам с кривыми и неказистыми  ветками, усыпанными крохотными, слегка зеленоватыми листочками. Левее них торчали такие же кусты, но чуть пониже и пораскидистей. И стволы с ветками у них были светлее.

– Это саксаулы, – крикнул мне дядя. – Черные и белые. Так их называют. Сейчас не цветут уже, а когда весной проезжаешь мимо, пахнут цветы саксаула как духи. Розовые и сиреневые мелкие цветочки пучками висят на концах веток. Я потрогал ствол черного саксаула. Он был гладкий, бугристый и прохладный. Что меня очень удивило – от саксаула на земле не было тени при очень ярком солнце. Вообще.

– А тень куда делась?– крикнул я.

– Вот саксаул – одно единственное дерево на Земле, или куст, не знаю точно, которое тени не дает. Чудо природы. И никто не знает почему. – Дядя Вася шел за мной,  внимательно оглядывая по сторонам такыры. – А! Нашел! Иди ко мне.

Я, осторожно прыгая через трещины земные, подбежал к нему.

– Блин!–  мотнул дядя головой и рукой махнул на меня.  – Я тебе говорил: по пустыне не бегай. Наступишь на кого-нибудь, потом хорони тебя, шкета малолетнего. Вон, гляди: круглоголовка такырная. Ящерица. Серая, маленькая. Вон сидит, возле крайнего саксаула. Надо тихонько подойти сбоку, чтоб не спугнуть

. И у нас получилось. У ящерицы была, действительно, круглая головка с маленькими глазками. Сама она была такого же грязно-серого цвета как такыр, но живот и низ хвоста выделялся матовым почти белым цветом. И, что меня удивило, по всей спине у ящерицы торчали шипы. Толстенькие бугорки, заостренные вверху.

– Острые шипы? – спросил я.