Всюду жизнь

Тут нужно сделать два уточнения. Во-первых, откуда я знаю номер мобильного этого человека. Все просто: время от времени прокуратура допрашивает свидетелей радикальных акций в центре Москвы, и я на этих акциях несколько примелькался. Поэтому следователи вызывают меня на допросы по-свойски – звонком на мобильный (откуда они знают номер, я так и не смог выяснить). И вот этот гособвинитель мне всегда звонит со своего мобильного. И ему удобнее, и у меня входящие бесплатные. Во-вторых, нужно коснуться личности этого прокурора. Нацболы его ненавидят, пожалуй, больше, чем Путина. Он выступал в роли обвинителя на большинстве процессов по национал-большевикам. Он посадил на три, что ли, года двух нацболов, которые в позапрошлом году на Маяковке подрались с милиционером, а когда в суд пришел телеведущий Парфенов с видеозаписью той драки (на пленке было отчетливо видно, как нацболы лежат на асфальте, а милиционеры их, наоборот, избивают), добился того, что пленку не стали приобщать к делу, потому что «неизвестно еще, монтаж это или настоящее видео – вон Парфенов в своей передаче Брежневу руку жмет, а на самом деле это монтаж». На всех заседаниях, когда выступают защитники, или свидетели защиты, или сами обвиняемые, он сидит за своим столом и демонстративно читает газету «Спорт-Экспресс», и это всех бесит, потому что он не просто газету читает – он дает понять, что сопротивление бесполезно, все равно всех посадят. Нацболы называют гособвинителя Циркачом – во-первых, из-за его акробатических прокурорских умений, во-вторых – из-за созвучной слову «циркач» фамилии. На предпоследнем заседании один из подсудимых, Максим Громов, прямо из-за решетки назвал гособвинителя этой обидной кличкой, за что потом был избит конвоем и просидел остаток заседания с большим синяком на лице.

Поэтому, когда я набрал его номер и строго спросил: «Господин гособвинитель, почему нас не пускают в зал?», – нацболы сильно удивились; демонизируя этого Циркача, трудно представить, чтобы кто-нибудь вот так запросто звонил ему на мобильный.

Прокурор ответил, что не знает, почему не пускают, и что сам он тоже не в зале, а на улице перед зданием суда. Тогда я спросил, где именно он стоит. Он сказал, где именно, я положил трубку и подошел к нему. Спрашиваю: почему, мол, не в зале? Он отвечает: «А меня вообще здесь нет, я в больнице лежу, у меня справка».

– Зачем же тогда пришли? – спрашиваю.

– Ну, как зачем? Интересно же. Вот сейчас дадут им по пять лет, как я просил, тогда и домой пойду.

Я хотел спросить, почему он так уверен в том, что дадут по пять лет, но гособвинитель, видимо, был настроен на пространную беседу и сам заговорил:

– Конечно, если бы в их действиях был состав преступления, было бы проще работать. А так неприятно немножко. Хотя, конечно, большевики, а я их ненавижу. Они же когда придут к власти, меня первого шлепнут, а всю семью за Полярный круг. Так что ни о чем не жалею.

Мы стояли в стороне от остальной толпы. У подъезда суда нацболы о чем-то спорили, журналисты скучали, лениво переговариваясь, оператор НТВ куда-то тянул какой-то длинный провод. Я стоял с гособвинителем совсем один и жалел, во-первых, что у меня с собой нет диктофона, и во-вторых – что никто из этих людей, которые там, у подъезда, не слышит слов гособвинителя, только что признавшегося в том, что в успешно выигранном им деле не было состава преступления. Я спросил его:

– Тогда зачем вы, если они не совершали преступления, требуете для них пяти лет колонии?

Он, кажется, обиделся на такой вопрос. По крайней мере, неожиданно перешел со мной на «ты».

– Ну посмотри, – сказал гособвинитель. – Я зампрокурора района. Это все случилось в моем районе. Если я не пойду их обвинять, придется идти кому-то из моих подчиненных. Получится, что я этого человека подставлю, и остальные подчиненные перестанут меня уважать. – Подумал и добавил: – Я, конечно, мог сразу сказать: «Не хочу идти против правды, не буду обвинителем по этому делу». Как сам думаешь, сколько минут после этого я проработал бы в прокуратуре? Да уволили бы задним числом, и это не самое страшное, я-то себе работу найду. Опять же подчиненные пострадают, вот что главное. Кого-то уволят со мной, кого-то понизят в должности, кого-то премии лишат. На это я пойти не могу. Ты не представляешь, что это такое – нести ответственность за подчиненных. Уж лучше самому.

Я спросил, кто именно на него так давит – и, честное слово, если бы гособвинитель ответил мне: «Путин на меня давит, Владимир Владимирович Путин», – я бы не удивился. Но он ответил по-другому:

– Где я работаю? Я в прокуратуре работаю. А кто у меня самый главный начальник? Устинов Владимир Васильевич. А уж кто ему идеи подбрасывает, ты сам думай.

Потом он снова заговорил о том, как они его ненавидят. Рассказал, как каждый год седьмого ноября ходит на демонстрации, и почему-то все сразу обращают на него внимание (он сказал: «Видят, что я из охранки»). Потом вдруг заговорил на тему «Если бы адвокатом был я». Мечтательно так заговорил: