Всюду жизнь

Федор расстроенно усмехнулся: собственно, то семейное счастье, которое ты стремился найти с Катей, наверное, мало отличалось бы от жизни Кости с ней. Катя не может перемениться, увлечься твоими стремлениями… Повседневный быт подавляет в человеке высокие порывы и мечты, все низводит к будничному, прозаическому существованию… Все-таки любовь — эгоистическое чувство. В стремлении двух людей — мужчины и женщины — строить свою, отдельную, не зависимую от других жизнь есть что-то мелкое, непорядочное…

Счастье не должно зависеть от любви или измены другого человека. Оно состоит в том, чтобы жить одним делом, одними помыслами со всем твоим народом и общим трудом обустраивать землю для всех людей. Это счастье неподвластно времени, его не может убить никакое поразившее тебя горе или чья-то измена; оно, как плотина, перегородившая Студеную, нерушимо и вечно… Устьянцев хотел объяснить это Осинину, чтобы успокоить его.

— Я сочувствую тебе, Костя, — начал он.

Ко Осинин не стал его слушать, забегал по комнате.

— Какое великодушие! Какое благородство! Не хочу я твоего сочувствия, слышишь — не хочу! Я тебя ненавижу. Да, я знал, что Кипарисов укладывает замороженный грунт, и молчал… Ну что, и после этого ты меня жалеешь? Да, я подлец, самый низкий подлец… Я не могу больше жить с этой тайной в себе… Это как жернов на шее… Пойду к Правдухину и обо всем расскажу…

— Пострадать хочешь? И страданием очиститься и возвыситься?

Осинин остановился и, уже овладев собой, тихо, но внятно проговорил:

— Нет, Устьянцев! Я решил! Отвечу за свою ошибку — и начну новую, честную жизнь. Может быть, тогда Катя меня и простит…

Он собрался уходить и стоял в нерешительности, не зная, можно ли протянуть руку Устьянцеву.

— Я пойду, Федор, — произнес он грустно, примиренно.

— Погоди, еще темно.

Осинин отдернул штору, его черная фигура четко обрисовалась на фоне озаренного бледным, робким рассветом окна.

— Нет, взгляни, наша короткая северная ночь кончилась.

Устьянцев подошел к Осинину, стал рядом. Над окутанными туманной мглой сопками небо разгоралось несказанно нежным розово-желтым заревым сиянием, насквозь просвечивая щетину росших на гребне сосен.

— Да, какой славный день занимается!

Осинин ушел.

В комнате, где раздавались громкие голоса, звучали страстные обвинения и признания, слышались рыдания и лились слезы, стало пусто и тихо. Тишину подчеркивали размеренные шаги Устьянцева, в глубокой задумчивости ходившего от двери к окну и обратно.

Вот и закончилась твоя самая сильная любовь… Ты избавился от долго мучившего тебя чувства… Ты свободен… Но, оказывается, бывает свобода, похожая на одиночество…

Твой строгий, аналитический ум инженера удовлетворен и успокоен логичностью твоих рассуждений, убедительностью доводов, доказательств, неоспоримостью выводов. Но сердце, упрямый, неподвластный разуму жалкий комок мышц и нервов, болело и ныло, хотя это была уже не любовь, болело и ныло оно, измученное и исстрадавшееся от измены Кати.

Не раз ты убеждал себя, что время залечивает душевные раны. Но это не так. Ничто пережитое не проходит бесследно, ничто не забывается. Пока человек живет и у него есть память, он постоянно ощущает в себе и потери, и перенесенные обиды, и горе, и радости…

И еще Устьянцева угнетало тягостное чувство, которое он пытался подавить, но не мог, чувство беспокойства и недовольства собой: не было в нем твердой уверенности, что он поступил правильно, расставшись с Катей. Она пришла к тебе исповедаться в своих ошибках, в своей тоске по другой жизни, а ты не мог забыть ее измену, слушал ее сурово и подозрительно и не верил ее словам, твои чувства были скованы собственными представлениями о долге и верности… Ты чересчур рассудителен и благоразумен, человек нашего рационального века… Может быть, ты должен был отбросить свои обиды, оскорбленное самолюбие и гордость и не осуждать Катю; ведь то, что у нее и у тебя было раньше, и Станислав, и Костя, и Наташа, не имеет никакого значения, и нельзя требовать, чтобы поступки Кати соответствовали тому идеалу женщины, который ты создал в своем воображении; таких совершенных, непогрешимых людей не бывает, ты и сам не такой, в каждом человеке перемешано и хорошее и плохое… И может быть, Константин Осинин поступил отзывчивее, добросердечнее и правильнее, простив Катю ради любви к ней…