Всходил кровавый Марс: по следам войны

С пяти часов вечера безостановочно грохочут орудия. В девять короткий перерыв, и потом опять до двух часов ночи. Нервы не выдерживают этого безумного рёва. Снаряды все израсходованы. Остался неприкосновенный запас. Послан ординарец в штаб корпуса за указанием, что делать. Получен уклончивый ответ: «Телеграмма заведующего артиллерийским снабжением армии полковника Тарочкова сбивчива. Держите ящики в угрузке и при первой возможности переправьте снаряды в головной парк. То же передайте 18-й парковой бригаде».

Между тем неприятельская артиллерия гремит с неслыханной силой. Одновременно стреляет бессчётное количество орудий. Создаётся такое впечатление, будто трещит исполинский пулемёт и выбрасывает не пули, а тысячи разрывных снарядов.

В три часа ночи грохот все продолжается. Слышится то протяжное, долгое рычание, то частыми толчками сыплется: б-бах! бах! б-бах!.. Гудит земля, и верхушки деревьев вздрагивают от ударов. Лошади совершенно ошалели, испуганно прядают ушами и становятся на дыбы. Люди растерялись до слез. Четыре роты юхновцев не выдержали этой пальбы, выскочили из окопов и бросились в стороны, как безумные. Десятки раненых толкутся в нашей палатке. Они с трудом отдают себе отчёт в происходящих событиях.

— Отступаем? — спрашиваю я их.

— Не, потеснили два австрийских полка.

— Значит, вперёд идём?

— Не могу знать. Чи вперёд, чи назад...

— Трудно его выбивать из окопов?

— Его совсем мало. Одни старики. Все из Ржешова, Горлицы, Шинвальда — из тех мест, где мы в Галиции стояли. Он, как нас вышиб, всех на войну погнал. Сами пленные говорили. Пехота у него австрийская, а орудиями немец командует. Взяли мы пленных душ триста, а он их половину, пока довели, из своих пушек перебил.

— А то ещё так бывает: немец австрийцу скажет: «Сдавайся!» Тот руки подымет. Мы к ему. А немец с боков давай бить...

— У нас которые рассудку лишились, — вставляет другой. — Против Сурского полка тяжёлые орудия поставил. Бил, бил — до поздней ночи. Кругом все попалил. От бою земля стонала. Тут которые сурцы есть — совсем как ума решились.

— А кто тут из Сурского полка?

— Вон тот, что коло батюшки стоит.

Я подошёл к солдату невысокого роста с рыжеватой окладистой бородой. Весь вид его, расслабленный и прибитый, говорил о перенесённом потрясении.

— Ты какой губернии?

— Воронежской, — ответил он безразличным тоном.

— Какого полка?

— Сурского.

— Когда ранен?

— Сегодня.

— Как дела наши?

— Дела ни-ча-го. Только... только..

И он вдруг зарыдал горькими слезами. Он плакал, закрыв лицо корявой мужицкой рукой, и вся борода его в одну минуту намокла от слез.

— Чего ты, как дитя малое? Тебе сколько лет?

— С-со-рок четыре, — с трудом выговорил он сквозь горькие всхлипывания.

— Стыдно ему, — вмешался старенький лазаретный священник, — что Россию бьют. От стыда в нем душа плачет. Ты не плачь, — обратился он утешительно к солдату. — Ты возблагодари Господа за то, что он жизнь твою сохранил.

— Страшно, батюшка! Страшно, ваше благородие! — протянул он тихим запуганным голосом и весь жалко затрясся.

— Ты в первый раз в бою? — спросил я.

— Никак нет. Был я... на энтом... на Козювце, на Карпатах. Так не было страшно...

— А ты привыкай, — дружески сказал священник. — Десять держав воюют. Все друг друга уничтожить хотят. И нам надо! Ничего не поделаешь. Мне вот шестьдесят три года, — улыбнулся он, — а я вот учусь через канавы прыгать... Война!.. Привыкать надо.

— Не могу, батюшка!.. Страшно...

И, низко наклонив голову, солдат опять залился слезами. Я смотрел на его опущенные плечи, на грязный подол его шинели, измазанный кровью, на его плачущее лицо, по которому вместе со слезами текла сопливая жижа, и мне вспомнились презрительные слова Гинденбурга:

— Война с Россией — это вопрос нервов.

Подошёл полковой врач, посмотрел на плачущего солдата и бросил на ходу:

— Реакция... После артиллерийского огня... Фельдшер! Дай ему валериановых капель.

Семидесятая артиллерийская бригада третьи сутки в непрерывном бою. Исчерпаны все резервы. Не только бригада не в состоянии поддерживать пехоту, но и пехота не открывает ружейного огня за отсутствием патронов. Вчера из Сурского и Кромского полков приехали двуколки, и солдаты со слезами умоляли спасти сидящих в окопах. Без ведома командира бригады прапорщик Кириченко выдал юо тысяч патронов из неприкосновенного запаса, состоящего на учёте командующего армией. Базунов разнёс Кириченко, и сам, в свою очередь, получил жестокий нагоняй от инспектора артиллерии. Вечером Кириченко отобрал сто человек из своего взвода и с пятью двуколками отправился неизвестно куда. Вернулся он поздней ночью и немедленно отправил краткое донесение командиру бригады: «Растрата пополнена».