Всходил кровавый Марс: по следам войны

Ленартович уехал, а Базунов ещё долго ругался, бесился и метал громы и молнии по адресу «разных Клейненбергов».

В Дембице рядом с третьим парком, когда последний по забывчивости штаба дивизии очутился на линии боевого огня, стояли резервы 52-го сибирского полка. Вскоре после боев под Тарновом среди сибирских стрелков начался самовольный уход с позиций. В штабе нашего корпуса возникли тревожные опасения, нет ли тут тайного сговора между всеми соседними частями. Были вызваны в корпус командиры смежных частей, в том числе и командир нашей бригады Базунов, — «для объяснений по служебным делам». Здесь им было сделано строжайшее внушение и приказано объявить перед строем нашей бригады о состоявшемся по этому поводу решении военно-полевого суда. Проведение этой мрачной церемонии было возложено Базуновым на адъютанта Медлявского. Всем трём паркам было послано приказание явиться 16 мая в полном составе в Белгорай. На северной окраине города — при полном боевом снаряжении и наличии всего офицерского состава — девятью большими шеренгами построились наши солдаты.

— Смирно! — скомандовали офицеры, и на солнце блеснули обнажённые шашки.

Адъютант, бледный и взволнованный, вышел вперёд и, приняв торжественный рапорт, прочитал спеша и невнятно:

— «Приказ войскам третьей армии Юго-Западного фронта от пятого мая тысяча девятьсот пятнадцатого года.

Рядовые пятьдесят второго сибирского стрелкового полка Дмитрий Самойленко и Максим Черевчан и пятидесятого сибирского стрелкового полка Михаил Евстранов двадцать седьмого апреля сего года в Галиции в бою с неприятелем самовольно и по причинам, не вызываемым исполнением долга службы и возложенными на случай боя обязанностями, сообща оставили свои места в ротах и ушли в тыл.

За это преступление названные рядовые были мною арестованы первого сего мая в местечке Любачове и преданы тотчас же военно-полевому суду при штабе армии.

Рассмотрев дело, военно-полевой суд признал Самойленко, Черевчана и Евстранова виновными в означенном деянии и приговорил к лишению всех прав состояния и к смертной казни через расстреляние.

Второго сего мая приговор суда приведён в исполнение и бывшие рядовые Самойленко, Черевчан и Евстранов расстреляны в местечке Любачове».

При последних словах, произнесённых громко и выразительно, все солдатские лица разом затуманились. Глаза потухли и спрятались, как будто вдруг выключили огни.

— Кончено. Расходись! — скомандовал адъютант. Солдаты мерным шагом и молча проходили мимо начальства, не глядя ему в глаза. Это тянулось минут двадцать. И минут двадцать тянулась давящая тишина. Только торфяник упруго колебался под мерным солдатским шагом.

Молчали и офицеры, такие же бледные, с ввалившимися глазами. За обедом я спросил адъютанта:

— Вы, кажется, очень взволнованы этой неприятной процедурой?

— Вы знаете, — ответил он мрачно, — меня теперь трудно взволновать. Вот уже месяцев шесть, как я окопался на этой позиции.

— Какой позиции?

— Нет такого счастья или несчастья, которое могло бы меня обрадовать или потрясти. Я ко всему теперь равнодушен.

— Почему так?

— Потому, что я слишком ясно вижу всю бессмысленность жизни.

— Байроническая натура, — рассмеялся Костров.

— Пускай байроническая натура, мне все равно.

— А разбойником все-таки не сделаетесь? — шутливо спросил Болконский.

— Каким разбойником?

— А вот давайте отложимся от семидесятой дивизии. Начнём жить в лесах. Выберем вас атаманом. Устроим новую Запорожскую Сечь не на Днепре, а на Сане.

— Что ж, я могу и разбойником, но с разрешения начальства.

— К чему вам разрешение начальства?

— Жить легче. Не надо самому размышлять, тревожиться. Приказано — сделано. И баста. Ведь все в конечном итоге одинаковая бессмыслица. А тут выбирать не надо. Делаешь, что велят, а там — какое мне дело?..

— Одним словом, нейтралитет до последней пуговки, — усмехается Базунов. — Злу насилием не противься и начальству не прекословь.

* * *

У нас война пересыщена трагической юмористикой. Из нескончаемых братских могил, кривляясь, высовывает голову наша дурацкая пошехонская бестолочь.

Сегодня из штаба корпуса получено срочное сообщение:

«К 1 часу дня полный головной парк 61-й артиллерийской бригады со всеми своими снарядами поступит в ваше распоряжение. Передайте снаряды 5-й парковой артиллерийской бригаде в Янове. Инспектор артиллерии Клейненберг».

К часу ночи 61-го парка ещё не было. Только в полчаса третьего, почти на рассвете, явился командир тылового парка 61-й бригады поручик Хрусталёв и предъявил следующее предписание от командира 61-й парковой бригады:

«Получили ли вы снаряды и сколько? По новому распоряжению из штаба корпуса вы откомандировываетесь в состав 9-го корпуса и поступаете в распоряжение командира 70-й парковой артиллерийской бригады. Отправляйтесь немедленно в Белгорай и узнайте от командира 70-й парковой бригады, какие имеются у него распоряжения относительно вас».

— Вы, господа, понимаете что-нибудь? — изумлённо пожал плечами Базунов. — Может быть, вы, поручик, разъясните мне, в чем дело?