Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Таких комических эпизодов ещё не было, — ворчит Базунов. — Помилуйте! Экстренный приказ: удирайте. Через два часа: вскачь гоните на старые места. Ещё через два часа: бегите сломя голову в Янов. Форменным образом — с ума сошли! А впрочем, послушаем, что скажут господа оптимисты, — бросает он в сторону Кострова.

— Я верю в победу. Конец венчает дело, — бодро откликнулся Костров.

* * *

В Гройцах командира затребовали в штаб корпуса. Мы продолжаем движение на Янов. Тихо, тепло. В семи верстах от Янова устраиваем обеденный привал. Вдруг облако пыли, конский топот — и перед нами сам Ковкин, ординарец связи при штабе корпуса с пакетом от командира бригады: «Приказано возвратиться на прежние места».

На лицах появляется злое недоумение. Нехотя заворачивают лошадей. Нехотя плетутся усталые лошади. И в растревоженной фантазии солдата мгновенно слагаются жуткие легенды:

— Тут пехотинец один проходил: в кольцо, говорит, попали. С двух фланков германец давит. Не уйти из этого лесу.

— Казак надысь сказывал: разведчики ихние заскочили.

Один Костров твердит с ликующим видом:

— Это их через Сан заманивали. А они не пошли, догадались. Теперь к себе возвращаемся, на наши места.

Проехали версты полторы. Снова облако пыли, снова гонец из штаба с новым приказанием командира: «Остановиться и ждать моего распоряжения».

— Неужто опять в Янов? — с недоумением переглядываются офицеры.

Через час третье облако пыли — и из него показался на взмыленном коне сам командир:

— Назад, в Янов!..

Янов — чудесный польский городок с мощёными улицами, большими каменными домами, гранитными тротуарами, прекрасным костёлом и обширным шикарным кладбищем. В глаза бросаются каменные брандмауэры[51] и трехэтажные дома.

Но камень не давит. Дома и улочки утопают в зелени. Всюду скверы, каштановые аллеи и тополя. Все, начиная от костёла на одном конце города и кончая кладбищем на другом, дышит гранитным покоем и обеспеченностью. На лицах живых обывателей лежит такое же тихое довольство, как на гранёных могильных памятниках роскошного яновского кладбища. Достаточно взглянуть на лица и бюсты яновских женщин, чтобы сразу прийти к заключению: городок уютный, спокойный, солидный и любвеобильный.

Строили его поляки и евреи. Но населяют его, кроме проезжих парков, обозов и понтонёров., штабные офицеры, казаки, госпитальные врачи и сестры милосердия. Впрочем, яновские обыватели пока ещё чувствуют себя хозяевами своих действий. Но уже не чувствуют себя хозяевами своих квартир. По указанию коменданта мы поместились в квартире молодого еврея, приятно поразившего нас отсутствием той обычной еврейской запуганности, которая так больно бьёт по нервам во всех еврейских местечках. Без особенной робости он попросил у нас позволения переночевать вместе с нами, так как другого помещения у него ещё нет.

— Пожалуйста, — ответил ему Базунов, — если вы сами не боитесь.

— Чего ж мне бояться? — удивился он.

— Видите, мы между собой будем разговаривать о наших делах. Потом мы уедем, что-нибудь случится, и вас могут обвинить в том, в чем вы совершенно не будете виноваты.

Хозяин внимательно выслушал, улыбнулся и сказал:

— Обвинить понапрасну всегда могут. К этому мы, евреи, привыкли.

Однако ночевать не явился.

От Старосельского, командира 2-го парка, стоящего близ позиции в Выпаленках, получено донесение: «Прошу немедленно командировать врача бригады для производства телесного осмотра».

— Коновалов! Снаряжай своего доктора, — приказывает Базунов. — Старосельскому скучно в Выпаленках, вот он и выдумал производство телесного осмотра на рысях.

Едем в головной парк в Выпаленки. Тёплое солнечное утро. Движения почти нет. Изредка проедет крестьянская телега или несколько обозных повозок с дровами для хлебопекарни. Одни казаки и ординарцы снуют по всем направлениям. Тихо. Едем молча по песчаной дороге. Из лесу, с фронта несёт едкой гарью: это горят подожжённые снарядами сосны.

— Мабудь, разобьють Россию, — медленно выгружает свои мысли Коновалов. — И чему воно так? Така здорова земля, а вси ии бьють. Японьця не подужала[52]. Теперь скильки людей здря уложили... Великий до неба, а дурний як треба.

Поощрённый репликой, Коновалов продолжает медленно нанизывать где-то глубоко залёгшие мысли:

— Чи воевать, чи мириться — кругом плохо. Як замирять наши — тоди трудно буде жить. Як би його побили — все ж и мужику б легше...

— А чем легче станет?

— Може б землю нарезали...

— Это кто же тебе земли нарежет — Старосельский?

— А вже ж, — смеётся Коновалов. И задумчиво тянет: — И откуда вин набрався цього? Всяка орудия у нього э: и пулемети, и ероплани, и разни гази... Хитрущий нимець!

Вдруг Коновалов тревожно вытянулся в седле и вскрикнул.

— Чего ты? — удивился я.

— Ваше благородие! Там австрийци на дорози з винтовками. Я посмотрел вдаль.

На пригорке отчётливо виднелась австрийская пехота и блестело несколько австрийских винтовок.

— Должно быть, пленные, — успокоил я Коновалова.

— Та ни. Вони нашу дорогу ломають.

Действительно: слышно было, как стучат топоры и скрежещет железо.