Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Всего вероятнее останемся здесь. Есть приказ: включить в состав брестского гарнизона семьдесят седьмую и восемьдесят первую дивизии. Мы же временно занимаем крепостные форты. Знаем мы это временно. Словом «временно» подслащают пилюлю. Чтобы сразу не огорошить. А на деле это будет весьма долговременно.

— Ну, не очень-то долговременно, — вставляет Шебуев. — Больше месяца мы тут не продержимся.

— Тем хуже, — волнуется Сальский. — Скорее в плен попадём. — И добавляет с глубоким раздражением: — Впрочем, все хуже. Куда ни посмотришь — дыбом волосы становятся. Валяются груды камней. Вагоны подвозят доски, песок, проволоку, колья. На каждом шагу — кучи строительного материала. Неподготовленность ужасающая. Сплошной кабак. Действуют без всякого плана. Сейчас одно, а через два часа — другое. Вот решили посадить в крепость семьдесят седьмую и восемьдесят первую дивизии. А назавтра скажут: «Зачем посылать, когда там уже заняты позиции четырнадцатым корпусом? И все полетит кувырком.

— Что же вы предлагаете, капитан?

— Мириться. Нам ведь надеяться не на что. В один год промышленность не создаётся. Вон французы — и те сознаются, что отстали от Германии на шестьдесят лет. Куда же нам?..

* * *

Из Тересполя переехал в Речицу. Здесь расположился парк Кордыш-Горецкого (сейчас промежуточный). От Тересполя до Речицы, если ехать через Брест-город, вёрст восемь. Но прямиком — через крепость — версты четыре. Какой-то молоденький поручик вызвался быть нашим проводником. Подъезжаем к крепостной заставе.

— Ваш пропуск?

Офицерик загорячился:

— Я вам сегодня двадцать раз показывал пропуск. Часовой продолжал настаивать:

— Без пропуска не пушу.

Поручик долго рылся в карманах и сердито ворчал:

— Пейсатых пропускают, а офицера ни за что не пропустят. И наконец предъявил какую-то бумажку.

Солдат, не глядя, сказал:

— Ступай.

— Ваш пропуск? — обратился он ко мне с Коноваловым.

— У меня пропуска нет, — сказал я.

— У нас пропуск общий, — закричал офицерик и опять сердито забормотал: — Жидов пропускают, а офицеров...

Из будки вышел жандарм, осветил наши лица и, найдя их достаточно благонадёжными, приказал: пропусти!

Мы ехали по цитадели мимо огромных казематов. Было темно и душно. Мы слезли с лошадей. Солдаты, как тени, бродили по узким коридорам. Каменные, покрытые.слизью стены действовали, как холодное прикосновение смерти.

— Вот так погреба! — воскликнул поручик. — Тюрьма, по-моему, куда лучше.

— По тюрьме, по крайней мере, не стреляют из тяжёлых орудий, — раздался неожиданно чей-то голос, и из темноты показался высокий пожилой офицер лет пятидесяти. — Командир дружины, — отрекомендовался он. — Капитан Сидорович.

Капитан, по-видимому, человек словоохотливый и соскучившийся по слушателям, немедленно принялся выгружать перед нами свои крепостные наблюдения:

— С четырёх часов осматриваю крепость. Ну, знаете, из меня песок сыплется, но по сравнению со здешней крепостью — я мальчишка. Я, знаете, из артиллеристов. Странствую с дружиной шестой месяц. По ночам, когда попадёшь на бивак, где блохи тебя жрут, в халупе воняет, из дверей дует, ревматизм щемит, — вот и начинаешь жалеть, что в артиллерии теперь все по-новому, ни черта я там не понимаю... Бродил я, знаете, по крепостным дорогам и вижу: стоят пушки замаскированные — только дула торчат. Вот они, думаю, все новейшие диковинки: панорамные прицелы, угломеры и прочая штука. Подошёл я поближе, вглядываюсь, глаза протираю, и вдруг: ах ты, Боже мой!.. Старая знакомая! Образца семьдесят седьмого года. С дымным порохом, со старинной зарядкой, с банником. Чуть не прослезился от умиления...

Капитан презрительно фыркнул:

— Послушайте, неужели с этими мертвецами мы будем от немцев защищаться? Двух дней не продержимся. Для чего только розовый грим наводят на эту старую развалину? Как посмотришь, сколько денег ухлопывается на все эти проволоки, насыпи и земляные работы, — знаете, мерзейшие мысли лезут в голову...

* * *

Разбудил меня голос Гайдамаки, денщика Болеславского.

— Ваше благородие! — тянул он с унылой настойчивостью. — Ваше благородие! Тут одну большую бочку разбили. Дозвольте и мне...

— Какую бочку? Что ты там мелешь? — недоумевает спросонья Болеславский.

— Да пива ж. Точат пиво прямо из бочек, несут в чайниках, как на Крещеньи.

— Так зачем же ты докладываешь об этом? — живо откликнулся Болеславский. — Ступай к черту!.. Не забудь только принести на пробу. Понимаешь?

— Понимаю.

И Гайдамака исчез, гремя на ходу ведёрком.

Через минуту стали являться другие вестовые. Пришёл Касьянов и разбудил Кононенко. Пришёл Павлов и разбудил Кордыш-Горецкого...

Только часа через два, лоснясь и ухмыляясь, вернулся Гайдамака и объявил с блаженной улыбкой:

— Пиво все полетело... Казаки разобрали в щепки.

— А где же ты нализался? — завистливо спросил Болеславский.

— Сквозь кругом такой запах пива...

— Что, ты от запаха опьянел?

— Так точно...

— Пойдём и мы понюхаем, — предложил Болеславский.