— Из окрестных деревень. От солдат житья нет. Все ломают, грабят, по ночам врываются в дома — требуют денег, угоняют скот, лошадей, воруют подушки, вещи, ни одной бабе проходу не дают, даже старухам.
Базунов послал рапорт в дивизию с извещением, что для охраны населения в Рыглицах им приняты меры, но оградить окрестное население от солдатских грабежей он не в состоянии и просит командировать в его распоряжение полуроту солдат для несения караульной службы в окрестностях.
— Вот теперь-то и взвоют жители, — заметил Базунов. — Эта полурота всю ночь грабить будет.
— Зачем же вы хлопочете о присылке?
— А что же прикажете делать? Не напишешь рапорта, ещё под суд попадёшь.
Отношение жителей резко изменилось: они стали менее разговорчивы и иногда отпускают какие-то загадочные замечания. В прошлое воскресенье ксёндз пробощ обратился к прихожанам с проповедью: о хранении секретов. Я не слыхал этой речи, но, как передавали лазаретные доктора, говорил он с обычным театральным подъёмом и в порыве ораторского увлечения сравнил болтливых женщин с убийцами, которые поражают из-за угла доверчивых друзей. Доктора много смеялись над патетическими гиперболами проповедника, хотя тут же добавили:
— Ксёндз Якуб Вырва даром не увлекается.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что под секретами он разумел, конечно, не семейные тайны пани Сикорской или похождения панны Компельской со старым Буйком. Вероятно, им имелись в виду другие «секреты», и другое «предательство». И слушатели отлично понимали, на что намекает ксёндз.
Я пробовал расспрашивать жителей, о чем проповедовал им ксёндз, но они сурово отмалчивались. Дочь нашей хозяйки на что-то намекала в разговоре с Базуновым. Спрашиваю у неё:
— Что вы рассказывали полковнику об австрияках? Вздыхает и говорит с сокрушением:
— Австрияки тут совсем близко. В Журове уже пули летают. Жители удирают опуда. А с востока вас обходят мадьяры: хотят отрезать всю вашу здешнюю армию.
— Кто это вам сказал?
— Говорят... Говорят, все обозы и парки скоро уйдут отсюда.
— Кто же может сказать про это и кто это вам сказал?
— Это, пан доктор, секрет. Этого я вам сказать не могу.
— Ну-с, сегодня семнадцатое, а мира все нет. Будем ждать, что принесёт нам восемнадцатое, — полуиронически, полусердито бросает в пространство Базунов.
Я молчу. На душе пасмурно. За дощатой перегородкой, в кузнице, слышны солдатские разговоры. Молодой весёлый голос:
— Завтра мир будет.
Кто-то угрюмым басом отвечает:
— Дурак скажет!
— Сам дурак, — весело огрызается первый.
— А ну, побожись!.. А ну, побожись!.. Не хочешь? — торжествует пессимист.
У бойкого солдата чешется язык. Он вдруг меланхолически заявляет:
— Чтой-то мне баба не такое пишет.
— Поела вареников и тяжёлая стала? — угрюмо иронизирует пессимист.
Минута проходит в молчании. Весёлого малого поддразнивают, и он затягивает разухабистую песню:
У кузни собираются солдаты. Слышатся одобрительные возгласы:
— Ой, ёлки зеленые, палки дубовые!..
Пример весёлого солдата заразителен, и три голоса затягивают хором любимую артиллерийскую: