Вскормленные льдами

Экипаж до утра боролся с возгораниями, столкнувшись с неведомой для себя проблемой – липучей, никак не желающей тушиться дрянью. Пожарные расчёты выбывали, получая ожоговые травмы. Доставалось матросам и от детонации боеприпасов артиллерии среднего калибра, поданных к орудиям, как ранее думалось, «продуманно заблаговременно».

Офицерам и кептэну Деэ поначалу повезло – их лишь заляпало с разбившейся бочки, наполненной только бензином. Позже их, обгоревших в разной степени, разместили в лазарете.

Но основным коварством оказались выделяющиеся при горении напалма ядовитые газы, от которых люди умирали на лазаретных койках уже по пути домой.

Флагманский «Суворов»

В ночь корабли подсвечивались топами, перемигивались дежурными огнями брандвахты, щетинились лучами прожекторов, высвечивая, пугая тенями торосов.

Туман едва позволял высмотреть ближайшего мателота, курящегося дыханием топок, гоняющих пар кочегарок – обогреть утробу корабля и людей.

В адмиральском салоне подле стола с разложенной картой застыла всё ещё подтянутая, закованная во флотский мундир фигура командующего.

«Подтянутая» сказать было бы не совсем правильно, скорей всё ещё крепкая. Однако годы брали своё, и некогда бравый адмирал погрузнел усталостью почти шестидесятилетнего человека, вся бравость которого трансформировалась в невыносимый характер.

А спустя всего три часа Зиновий Петрович совсем расклеится под действием напряжённого ожидания, частично алкоголя и дрянного состояния хронического недосыпа.

Но не полетят, разбиваясь, пресловутые «зрительные трубы». Историю как всегда любят приукрасить или, наоборот, извалять в неправде.

Рожественский, несомненно, был крайне вспыльчив, нетерпелив, авторитарен, но никаких адмиральских жалований не хватит возмещать ущерб короне (сколько их там упоминалось – «труб зрительных – 50, биноклей – 100»). А потому количество расколошмаченной именно Зиновием оптики можно смело минусовать, а то делить на два… три.

Ныне же он, находясь в салоне, где у него имелись свои… личные (милые сердцу) вещи, и вовсе не давал волю рукам, выплёскивая и одновременно гася свой гнев (рюмку за рюмкой) коньяком.

Имея общее представление, как ледокол будет вызволять эскадру, адмирал намеревался предъявить пьяной матросне на «Ослябе» ультиматум: «Коль не сдадите зачинщиков, не восстановите дисциплину и порядок, останетесь сидеть во льдах, тогда как остальные уйдут к чистым во́дам».

Бросать корабль, конечно, ни в коем случае он бы не стал, но думал, что бузотёры вряд ли будут долго упрямиться.

Но прошёл час! И если следовать логике и нежеланию потомков показывать своё уникальное судно наблюдателю-британцу, громадине-ледоколу уже давно следовало заниматься кораблями его эскадры, освобождая из ледового плена.

Час назад сигнальщики докладывали о наблюдаемом свечении в той стороне, где должен был торчать британский крейсер.

Рожественский поднимался на мостик, долго глядел в бинокль, в темноту. И вроде бы даже что-то видел, когда гонимый умеренным ветром туман открывал прорехи в своей пелене.

«Действительно – похоже на зарево. Не значит ли это, что потомки всё же поступили по-своему и подожгли крейсер?»

И почти тотчас, переступив через упрямство, приказал отбить телеграмму за разъяснениями. Так как, если диверсия имела место быть, то…

Тут в голове у командующего выскакивали разные домыслы: «Какова эффективность воспламеняющих средств, которыми попотчевали „англичанина“? В каком он будет состоянии после локализации пожара? Не ответят ли на вызов британцы, открыв огонь по эскадре (не сейчас, а когда рассветёт)»?

А тактическое преимущество перед обездвиженными, вытянутыми в колонну кораблями у «Бервика» имеется.

Но прошёл ещё час – ни ледокола, ни ответа по «искровой».

«Надо же! Отомстили. Не отвечают», – на удивление без злобы подумал Рожественский и было потянулся к распределительному блоку, чтобы в который раз вызвать радиорубку – спросить «есть ли ответ?», но понял, как унизительно он будет выглядеть в глазах телеграфистов, – словно с протянутой рукой.

И протянул руку к ополовиненной бутылке.

«Что ж, – слегка поморщившись от крепости напитка, решил адмирал, – уместно будет зарядить орудия. Перед рассветом. И если поведение англичанина покажется угрожающим…»

И прождал-промаялся ещё час, пока не пришёл в то самое «расклеенное» состояние.

И в итоге, раздав наставления флаг-офицерам, увалился спать. Мучаясь остаток ночи тяжёлым и дёрганым сном.

А утром, почти не отдохнувший, с набрякшими мешками под глазами с нескрываемым удовлетворением и удивлением выискивал (и не находил), глядя в бинокль, английский корабль.

«Вот черти – сработало!»

Настроение адмирала стало настолько благодушным, что он приказал отправить телеграмму на ледокол: «Можете быть довольны – британский крейсер ушёл».

И тут же получил лаконичную квитанцию: «Крейсер стоит за островами архипелага. Наблюдаются небольшие очаги задымления».

Как потом выяснилось, зализав раны, «Бервик» побитой собакой двинул в обратный путь только после полудня.