Вслед кувырком

Джек отползает по песку. Он не может понять, почему из всех возможностей его сила выбрала именно эту. Но выбери она другую, разве не было бы у него тех же воспоминаний, тех же чувств? Не были бы сейчас также невыносимы прикосновения Джилли, в любых обстоятельствах?

Она движется за ним, точно так, как раньше.

— Джек, что с тобой случилось?

— Уйди!

Голос его дрожит на грани истерики. Фишка в том, что сколько бы он ни говорил о своей силе, будто она так выбрала, — это только способ уйти от правды: он выбрал сам. Может быть, неосознанно, но все равно: раз он в этом здесь и сейчас, а не в каком-нибудь другом, так это потому что сам он на каком-то уровне хочет здесь быть. Что вообще было бы не так страшно, если бы не память. Если бы не чувство, от которого бегут мурашки по коже и поднимается тошнота, когда Джилли, не обращая внимания на его слова (как и раньше!), заботясь только о том, чтобы остановить кровь, пододвигается так близко, что сейчас вот дотронется. И даже это чувство не было бы так неодолимо, если бы ненадолго отодвинуться от нее и от всего этого, хотя бы на время, чтобы разобраться со всем этим для себя. Но он не может, ему просто некуда деваться. Ее пальцы касаются его щиколотки почти так же легко, как пробегающий ветерок. Но он с резким вскриком рассыпается, как стекло.

И снова он цел. Он лежит на песке, Джилли верхом на нем, как раньше. Они не дерутся, но и не целуются. Они соединены, тело с телом, тем способом, который превращает на время в близнецов всех мужчин и женщин, но куда крепче соединяет Джека и Джилли, которые и без того близнецы. У Джека ощущение, будто они сплавляются в единую плоть, невидимая связь, что всегда была между ними, становится видимой, обретает субстанцию, окружает их сияющей серебряной кожей, коконом, из которого, как из коконов, породивших мьютов, вылупится нечто чудесное, нечто такое, чего никогда еще в мире не было. И одно его появление изменит все. Он чувствует, как это нечто шевелится глубоко внутри, там, где они с Джилли ближе всего.

И на этот раз, когда начинает хлестать кровь из носа и воспоминаний Джека, пробуждая его к внутренней солнечной системе, где стало теснее от очередного мира, по сравнению с сопровождающим это ужасом бледнеет все, что он знал или представлял себе. Он отползает со стоном, пихая Джилли в бок, шарахается назад, как вспугнутый краб. Ее изумленное выражение сменяется досадой, потом тревогой. Она приподнимается на локте:

— Джек, у тебя кровь из носа…

Он лениво мечтал, тогда, в первой реальности, то есть в первой из этой серии, несколько мгновений вечности тому назад, чтобы они с Джилли остались в идиллии пляжа и сосен навеки, повторяя одни и те же минуты, но не это же он имел в виду. Но, быть может, достаточно, чтобы он вообще об этом подумал. Этот кошмар наяву — его вина? Исполнилось праздное желание, как в волшебной сказке-предупреждении? Эта мысль невыносима. Он хочет только выбраться отсюда, забыть. Джилли тянется к нему, и в этом мире ее прикосновение не должно быть отвергнуто, как и во всех прочих.

В следующем мире события продвинулись по времени чуть дальше, чем Джек помнит. А в следующем — еще дальше. Сперва, пока множатся итерации, Джек пытается управлять своей силой, укротить ее и воспользоваться с точностью хирурга, отрезая не только раковую опухоль событий, но и память о них… потому что наверняка, думает он — той частью своего разума, которая все еще способна думать, той льдинкой, что быстро тает в кипящем море воплощений, — наверняка это должно быть возможным. Но бесполезно. Не получается. Наконец он уже только борется с этой силой, восстает против нее каждой каплей ужаса, которую удается собрать, как будто она, а не дядя Джимми или какой-нибудь иной неизвестный оппонент — его реальный враг. И это тоже не получается.

Может ли быть, что его сила защищает его от какой-то беспрецедентной серии атак? Что это место в игре, самое его существование, подвергается постоянному нападению? Но это не объясняет, почему его сила защищает его именно так, вновь и вновь возвращая к ситуации с Джилли, как будто отлично продуманная пытка: сперва затопляет его наслаждением почти невыносимым и тут же в мгновение ока растворяет это наслаждение потоком памяти, еще менее выносимым, пока он не тонет, не захлебывается отвращением, выблевывая его, как желчь.

А что, если вина не в его силе? Что, если, напротив, это делает сила его противника? Что, если он возвращается к той же ситуации, к обстоятельствам, продвинувшимся каждый раз чуть дальше, потому что, как он ни упирается, его каждый раз тянет чуть дальше, куда хочет более мощная сила — более мощное желание, — против его воли, мучительно, дюйм за дюймом? И при этой мысли его охватывает холодная, тошнотворная уверенность. Он знает.

Я тебя сюда не дремать привезла, сказала она. Чего это все удовольствия только Эллен?

Это Джилли. Она и есть противник. Он слепец, что раньше этого не увидел.