Вслед за героем

Мадраим-Кундак — гордость полка, любимец разведчиков, оказывается, жив, невредим и оставил весть о себе, да еще где, в Берлине! Его считали погибшим с тех пор, как после очередного похода в тыл врага вернулся только один участник разведки. Он принес тяжелую весть: все погибли, окруженные гитлеровцами в лесу на высотке, обозначенной на карте «168».

Старый боевой друг Мадраима — Василий Андронов, не принимавший участия в этом походе, рвал и метал.

— Ой, Мадраим! Ой, дружище, как же ты так сплоховал?

Андронов несколько раз просил, чтобы ему разрешили с товарищами обследовать место гибели разведчика, но неожиданно дивизия, в которой он находился, была переброшена на другой участок фронта, и Андронову не удалось сделать это. Память о друге глубоко запала в сердце гвардейца. При всяком случае он повторял, как бы про себя:

— Будь я с Мадраимом рядом — жив бы он остался. Ведь сколько раз ходили вместе…

А теперь Андронов стоял, не сводя глаз с надписи под капителью. На его светлые запорожские усы катились слезы, оставляя на щеке узкий влажный след.

Заметив, что все на него смотрят, Андронов быстрым движением вытер щеку рукавом выцветшей гимнастерки и, широко улыбаясь, протрубил своим знаменитым басом:

— Жив, гвардеец, жив!

Он обхватил по-медвежьи двух первых попавшихся ему солдат и закричал еще громче:

— Слышите, хлопцы? Жив Мадраим!

После осмотра рейхстага мы поехали в канцелярию Гитлера, до которой, как говорили уже освоившиеся в Берлине солдаты, рукой подать.

Легли уже сумерки, когда мы, до отказа наполненные впечатлениями этого необычного дня, сели в грузовик, чтобы ехать обратно в расположение своего полка.

Движение на улицах города не утихало. На перекрестках дорог появились новые указатели. Новая смена девушек-регулировщиц, одетых в шинели, заняла свои посты. Мелькали то белые, то красные сигнальные флажки. Над городом появились огни прожекторов.

Ехать, однако, нам пришлось недолго. Мотор нашей машины вдруг начал чихать и вскоре заглох. Сойдя с машины, мы огляделись. Кругом был лес, высокой стеной чернел он у самой дороги.

Шофер поднял капот над мотором машины и начал, как говорили на фронте, искать ту «искру, что в баллон ушла»… Мы разлеглись на шелковой весенней траве, прислушиваясь к ночным шорохам и приглядываясь к игре прожекторов в темном небе.

Иногда до нашего слуха долетал рокот невидимых самолетов и приглушенное рычанье танковых или автомобильных моторов.

Появились огоньки самокруток, предвозвестники задушевных бесед.

— Тишина-то какая, — послышался в темноте голос. Все молчали, прислушиваясь к тишине и как будто стараясь измерить ее глубину.

— Да, действительно тихо, — подтвердил другой голос.

— А у нас дома об эту пору не очень тихо бывало, — начал не спеша старшина Сметанин. — Сам-то я, как полагается, был по конской части в колхозе — старшим конюхом. Меня всем собранием на эту работу просили. Я сбрую делать мастер. Да, признаться, и коней люблю. — Он с аппетитом затянулся, выпустив дым, продолжал:

— Выйдешь ночью конюхов проверить, а кругом рокот такой стоит! Тракторы пашут, сеют… У нас перед войной старухи и те научились различать тракторы по звуку мотора. У соседки внук — тракторист на ЧТЗ работал. Так, бывало, она говорит: «Знать, мой Семка опять у Сивцова оврага работает?»

«Что ты, Максимовна, — скажешь ей, — разве не слышишь, прямо за околицей трактор ревет?»

«Э, — говорит, — то другой, то колесный. Это, — говорит, — не иначе, как Ксеня Макарова водит…» Вот, брат, какие дела-то! Шумела у нас жизнь, — закончил он. И вдруг закричал:

— Эй, водитель! Долго искру искать будешь?

Тот ответил спокойно и тихо:

— Долго.

Все рассмеялись.

Кто-то из солдат помогал шоферу, светя электрическим фонариком. Мы наблюдали, как желтый зайчик света скользил по внутренностям мотора.

— В самом деле, ночь-то какая, — снова удивился Андронов.

Прожекторы за лесом погасли, и яркие звезды без всяких помех с земли приветливо мигали нам из черной бездны.

Молчал и лес, очарованный неожиданно наступившей тишиной.

Усталость постепенно сковывала тело, закрывала глаза и, положив людей на мягкую траву, окутывала крепким сном.

Долго ли мы спали, я не знаю, но после короткого слова «поехали», люди быстро вскочили. Я успел взглянуть на часы, было около трех часов ночи.

— Однако много времени мы потеряли, — сказал Абдурахманов шоферу. — Надо спешить.

— Есть спешить, товарищ майор! — И, высунув голову из кабины, спросил — Все сели?

— Все! Поехали!

Вспыхнули фары.

В последнее время наши водители вели себя очень смело, пренебрегая правилами светомаскировки. Даже на регулировочных постах военно-автомобильных дорог смотрели на это сквозь пальцы.

Не успел грузовик миновать лес, как по кабине забарабанило сразу несколько рук.

— Смотрите, смотрите, что там делается! — кричали солдаты, показывая на запад.

В западной части неба творилось что-то страшное: оно так ярко светилось от бесчисленных разрывов зенитных снарядов, что поблекли даже самые крупные звезды. От плотного, глухого рокота канонады слегка дребезжало окно кабины.